«Сейчас мне 37 и я не верю в дружбу». Пять жизней писателя Виктора Мартиновича

С Виктором мы встретились в минском Newscafé неподолеку от Купаловского театра. Здесь любит выпить чашку кофе столичная интеллигенция. Пока мы беседовали, Мартинович дружелюбно поприветствовал своего приятеля — им оказался посол Великобритании.

Свои заметки он не пишет в модный Moleskine, а помечает в старенькую Nokia. Через литературу он хочет делать людей добрее. Путешествует писатель с одним рюкзаком и любит «поприключаться». Виктор признался, что он влюбчивый и с друзьями ссорился из-за девушек.

Когда читаешь вашу ленту в «Фейсбуке», создается впечатление, что вы ни секунды не сидите на месте: в своей работе очень активны и эмоциональны. Как при этом удается избегать эффекта выгорания?

— Мне кажется, что избегаю эффекта выгорания, потому что параллельно проживаю пять жизней: я ученый, преподаватель в Вильнюсе, писатель, путешественник и журналист. Каждый раз, когда чувствую себя опустошенным, пакую свой рюкзак и еду куда-нибудь — во Вьетнам, Португалию, туда, где я ни разу не был. Как правило, с собой беру мало денег, чтобы просто «поприключаться», чтобы главной проблемой было найти жилье и поесть, а не думать о том, что там у меня на одной из работ. Это резкая смена образа жизни держит в тонусе. Ты возвращаешься другим человеком. Любая дорога делает тебя другим.

То есть вы не человек привычки?

— Раньше говорил: мой дом — это место, где лежит мой ноутбук. Сегодня первый день буду ночевать в Минске спустя два месяца (на момент встречи с Виктором. — Прим. авт.). Один месяц жил в Берлине: активно встречался с читателями, написал «Берлинский дневник», который опубликовала популярная газета Tagesspiegel. Там же написал пьесу, которую приняли в театральный проект. После выхода «Берлинского дневника» мне предложили стать героем одной из программ на немецком канале, но я отказался — так наездился. Мне надо поспать и посидеть на месте. И когда два месяца за пределами Беларуси интенсивно что-то делаешь, вот эта бравада о ноутбуке уходит. Хочется тепла, домашней еды. Отели могут быть хорошие, но через какое-то время хочется поесть нашего хлеба и поспать в родной кровати.

Вы опытный путешественник, интересно, что у вас в рюкзаке?

— Могу показать. (Улыбается.) Ездил два месяца — он весит меньше семи килограммов (ставит на стул), потому что я путешествую только с ручной кладью. Тут смена рубашек на девять дней, смена белья, ноутбук, читалка — электронная книга со всей литературой мира, которая мне нужна. Есть несколько вещей, которые важны: зонтик и расческа, их нельзя забыть. С тобой должны быть кредитка и документы. Возишь с собой вещи, которые тебе просто близки, типа этой читалки, которая незаменима и к тебе привязана. У настоящего путешественника еще должны быть две дорогие вещи — это обувь и рюкзак. От этого зависит твоя спина. Я на этом не экономлю, а майка может быть драная и джинсы выцветшие.

Стивен Кинг пишет по десять страниц в день даже по праздникам, Владимир Набоков писал свои романы на отдельных карточках. Как у вас происходит процесс творчества?

— Как правило, больше года уходит на то, что выстроить и продумать сюжет. Обычно я записываю заметки, но у меня нет блокнота. Мне во время Венских чтений подарили фантастически дорогущий — стоит больше 100 евро — ручной работы Moleskine (записные книжки итальянской фирмы, в которых делали заметки Винсент Ван Гог, Пабло Пикассо и другие известные личности. — Прим. авт.). Я сразу понял, что на китайской шелковой бумаге писать ничего не буду, — все свои заметки оставляю в этом стареньком телефоне (кнопочный телефон Nokia с камерой). После этого жду момента, когда могу сесть и начать писать. Он рано или поздно приходит. Тогда я полностью погружаюсь: отключаю телефон, перестаю писать много текстов для медиа, беру отпуск, ухожу на время из ЕГУ. Я засыпаю и просыпаюсь с этим. Затем идет период редактирования — это каждодневная тяжелая работа, после которой я истощаюсь. В это время не могу общаться с людьми.

Ваш язык достаточно дерзкий, в текстах много сленга и английских слов. В свою очередь классик Константин Паустовский выступал за чистоту языка. Это вы делаете искусственно или это ваша естественная манера повествования?

— Нужно различать два языка в любой книге: первый — язык автора, который описывает происходящее, и язык героев, которые общаются друг с другом. Я никогда не ругаюсь и не допускаю сленга — держусь в литературной парадигме. Но когда передаются диалоги гопников, то, конечно, они ругаются матом. Но это не я делаю, это ругаются они. И если вы посмотрите, как люди говорят между собой где-нибудь не в Newscafé, вы услышите эту речь. Я считаю, что речь должна быть достоверной.

По большому счету, у меня почти нет друзей, но вместо этого я общаюсь с широким кругом людей. Со мной достаточно просто встретиться и пообщаться. И когда мне рассказывают историю, я слушаю язык, на котором говорят. Когда общаюсь со студентами, стараюсь внимательно слушать, как говорят молодые девушки: умные, глупые, красавицы, которые знают, что они красавицы, дурнушки, но при этом умные. Все это я впитываю и воспроизвожу в текстах.

Редко встретишь людей, которые говорят, что у них нет друзей. Как так получилось?

— До 25–28 лет у меня было много друзей. Сейчас мне 37, и я не верю в дружбу. Это свойственно человеку ближе к 40 годам. Я считаю, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна: всё всегда заканчивается сексом, а между мужчиной и мужчиной — девушкой. Мне как-то не везло с друзьями.

Не чувствуете себя одиноким?

— Нет-нет. Я чувствую себя самодостаточным. Литератор, прозаик — это всегда в определенной мере одинокий волк. У нас постоянно идут внутренние диалоги в голове, которые мы записываем, продумываем. Соответственно чувство одиночества нам не то чтобы незнакомо, оно просто по-другому переживается. Чувство одиночества — это позитивное чувство, оно тебя побуждает сесть и начать писать. Никогда не пишешь из-за того, что ты счастлив. Пишешь, когда чувствуешь себя неуверенным, когда от чего-то пытаешься спрятаться в красивый мир, который сам придумываешь, заполнить пустоту. Другие люди, не писатели, заполняют ее баней, рыбалкой или попойками.

А что-то человеческое не чуждо?

— Если бы я не был человеком и не был способен влюбляться, чувствовать удовольствие от хорошего общения, никогда бы не написал книгу, которую прочли и поняли люди. Я — человек, просто какие-то нюансы немножко по-другому переживаю. Я очень влюбчивый (улыбается), от этого очень страдаю. Очень доверчивый, и от этого тоже страдаю. Мне кажется, я человечный человек. Гуманизм — самое важное в человеке, особенно у писателей. Я считаю, что белорусской литературе этого не хватает. Если мы проанализируем писателей за последние двести лет, найдем только фантастически гуманистического Короткевича. Мне кажется, функция литературы — расширять пространство добра. Не только сообщать о боли или любви, но делать так, чтобы люди после прочтения становились немного добрее. Для этого ты должен быть сам добрым.

Как вы думаете, какая должна быть современная белорусская молодежь?

— Было бы хорошо, если бы белорусы владели родным языком. Мы сильно отличается от всего остального мира. В первую очередь тем, что мы не знакомы с языками. Мы не способны слова сказать по-французски, по-английски. Из-за этого, попадая в другое общество, чувствуем себя зажато и не способны его понять. Мне кажется, дефицит проникновения в культуру через язык — это вещь, которую нужно прежде всего исправлять. Если бы я мог адресоваться к молодым белорусам в нескольких словах, сказал: учите языки, а все остальное придет. Вторая проблема, что многие злоупотребляют алкоголем — если бы чуть меньше пили, было бы лучше. Алкоголь нужен, чтобы снять какие-то барьеры, чтобы было проще общаться. В какой-то момент для некоторых он становится смыслом жизни.

Вы верите в Бога? По-вашему, что такое грех?

— (Пауза.) Да, я верю в Бога, но система взглядов, которую исповедую, несколько сложнее, чем та, что предлагает христианство. Я, например, не могу понять, как так получилось, что за грехи, которые человек совершает в течение своей короткой жизни, он вынужден расплачиваться вечность. И если исходить из того, что Бог справедлив (а Он справедлив), то, очевидно, должен был предложить более сбалансированную систему, фрагменты которой мы можем найти в других религиях. Сейчас могу о себе сказать, что я не до конца католик. Моя система ценностей находится под влиянием других религий и философских систем, о которых я узнал во время своих путешествий. Рассказывать — это слишком личное.

Я считаю, что фантастически точно определил грех неудавшийся пастор Винсент Ван Гог. Он сказал: «Не делай зла». Для меня греховность —  делать зло. Буддисты говорят: чтобы правильно жить, нужно соблюдать три принципа — не думать зло, не говорить зло, не делать зло.

Книги musthaveот Виктора Мартиновича:

• Пол Остер «Мистер Вертиго»,
• Дэвид Митчелл «Литературный призрак»
• Халед Хоссейни «Бегущий за ветром»
• Владимир Дубовка «Пялёстки»
• Сергей Песецкий «Любовник Большой Медведицы»

Справка «ВГ»

Виктор Мартинович — белорусский писатель, искусствовед, журналист. Родился в 1977 году в Ошмянах Гродненской области. В возрасте трех лет переехал с семьей в Минск. В 1994 году поступил на журфак БГУ. В 2001 году окончил аспирантуру БГУ, подготовил диссертацию о «репрезентации Витебского художественного авангарда в газетных дискурсах 1920-х годов». С 2002 года заместитель главного редактора информационно-аналитического еженедельника «БелГазета». С 2006 — преподаватель Европейского гуманитарного университета (Вильнюс). Автор четырех романов: «Паранойя», «Сцюдзёны вырай», «Сфагнум» и «Мова».