Три года мы просили Виктора Пудина об интервью. Но скромный подполковник в отставке отказывался, не хотел привлекать к себе внимание, вдруг его не так поймут. Спустя много лет Виктор Викторович перебирает в голове мысли, что бы он сделал по-другому на той войне. В его монологе нет героизации, орденов и славы. Оставим это другим.
Мы пишем этот материал, чтобы показать, какой страшной может быть война, и неважно, в какой точке земного шара она идёт. Виктор Пудин — человек на войне. Ему слово.
Я потомственный военный. Дед прошёл гражданскую войну рядовым, освобождал Крым. Отец — ветеран Великой Отечественной войны, дошёл до Будапешта.
Как только отцу исполнилось восемнадцать лет, он сразу пошёл на фронт. Призывался из Семипалатинска, и когда уходил, за ним бежала мама и кричала: «Сынок, тебя же там сразу убьют».
Отца посадили в вагон-теплушку, включили марш «Прощание славянки» и повезли. Старшина выдал маленькому и щуплому красноармейцу форму, которая на нём сидела мешковато, а винтовка-трёхлинейка чуть до земли не доставала.
Отец Виктор справа на фото
Старшина сказал отцу: «Не бойся, хлопец, ты ещё офицером будешь! Сейчас же война какая? Летят самолёты — бомбят, идут танки — всё гладят, а пехота только трофеи собирает». Отец участвовал в сражениях на территории Венгрии. После атаки из всей роты осталось три человека. Сели под кустом перемотать портянки, как рядом упала мина. Когда очнулся, то увидел, что сослуживцы погибли. Из всей роты остался один. Войну закончил в Будапеште.
Решил продолжить карьеру военного, учился во Львове, а получил распределение в Тирасполь. Служил в Прикарпатье, в Вологде, в ГДР, в БССР, затем получил назначение на Северный Кавказ, но поехать не успел — грянула «Пражская весна». В составе Иркутско-Пинской дивизии отца отправили в Чехословакию. Потом вернулся и в Гродно вышел в отставку в звании полковника.
Виктор ПУДИН с отцом Виктором
Мы — дети послевоенного поколения, ведь время отражает настроения. Если в девяностые многие хотели быть бизнесменами и моделями, то мы, дети фронтовиков, в советское время мечтали стать военными, потому что гордились отцами, гордились страной и считали её самой лучшей.
После учёбы я служил во Вроцлаве. Если в Европе вдруг начались какие-то волнения, то группа советских войск в Германии шла бы в первом эшелоне, а мы за ними. Тогда у нас с севера до юга стояли две танковые дивизии и воздушные войска. У нас была сильная армия. Случись что, никто бы не нас не остановил и мы через двое суток были бы у Ла-Манша. Мы этим не гордились, а просто давали понять, чтобы нас не трогали.
После службы в Польше меня отправили в Ташкент. К этому времени мы поженились со Светланой Анатольевной. В Ташкенте я преподавал у курсантов, а потом нас направили в Термез — город на границе с Афганистаном. Здесь как раз строили тот знаменитый мост, по которому вводили и выводили советский контингент.
Что бы сейчас ни говорили про Советский Союз, но для нашего поколения распад великой страны — это боль. Я не могу понять, почему так произошло. Средняя Азия при СССР превратилась в цветущий сад. В любом узбекском кишлаке в каждом дворе стоял автомобиль! Все местные — с золотыми зубами. Это у них считалось престижным.
Заслуга советской власти в том, что людям дали образование, до этого почти сто процентов узбеков были безграмотные. Появилось организованное производство, открывались фабрики по переработке хлопка.
Как только мы пересекли границу с Афганистаном, первые впечатления, будто с помощью машины времени переместились в тринадцатый век: дорог нет, люди несут вязанки дров, странная одежда.
Мы попали в Панджшерское ущелье. Если сам Афганистан был «ссылкой», то ущелье — это самое страшное место, транспортная нить из Пакистана, по которой моджахедов снабжали оружием. Нужно было взять под контроль эту дорогу, чтобы не допустить транспортировку оружия.
Нас подозвал командир полка (сейчас живёт в Гомеле) и сказал, что скоро будет сигнал к действию: «Ну что, хлопцы, дай Бог, увидимся ещё!» Наша война началась…
Я был командиром рейдового батальона. Задача — реализация разведданных. Где-то в каком-то районе, возможно, есть группа душманов, нужно устроить засаду и уничтожить их. Или нужно занять высоту и обеспечить безопасность колонны. Задания бывали разные, их выполняли пешком, в одном строю и солдаты, и офицеры.
Мы начали подниматься в горы. С нами был замполит Борис Суханов. Он выменял сухпаёк на несколько ишаков. Когда бойцам становилось трудно идти, часть груза тащили животные. Мы были нагружены до предела: автомат, как можно больше магазинов с патронами, две фляги с водой, мины для миномёта, питание на три дня и тёплые вещи.
В экстремальной обстановке обостряются чувства, иное ты никогда не заметишь в обычной жизни.
Как только мы вошли в Афганистан, я построил батальон и взглядом выхватил из строя трёх человек с мыслью, что их быстро убьют. Приказал ротным не отправлять пацанов в рейды. Но почему-то ротный взял одного хлопца с собой в рейд. Всё было тихо, мне доложили: «Позывной Сальдо, возвращаемся». Я выдохнул и перекрестился. И вдруг… «Сальдо, у нас 021». Это значит погибший. Ну как так… Всё же было хорошо минуту назад. И паренёк глупо погиб: прыгнул с БТР, запутался и попал под колёса.
Война — это ведь не всегда гибель от пули…
Везде нас поджидали минные поля. Однажды нам нужно было ночью войти в ущелье, не напороться на мины и попасть на задание в кишлак, где находились «духи». Только вошли, со всех сторон засветили фонарики. Мы поняли, что про операцию знают. И вдруг в темноте начался бой. А куда стрелять, если ничего не видно? Окружить кишлак не смогли, еле вышли из огня и вытащили ребят. Задачу выполнили частично.
Однажды шли в горы по тропинке. На песке лежал плоский камень. Я прошёл мимо и не наступил, за мной следом шли ребята. И вдруг кто-то из солдат наступает на камень и подрывается на мине. Бойцу оторвало ступню, позже он умер в госпитале от заражения крови. И всё из-за одного неверного шага.
Был у нас долгий рейд по горам. Шли мимо лугов, на которых местные пасли овец. Там есть ограждения из камней — кошары, в которых содержатся овцы. Мы решили заночевать прямо там и, чтобы согреться, закопались в навоз. Надели на себя что попалось. Духи прямо на наших глазах сбили два вертолёта. Лётчики выжили, сели и увидели, как к ним бежит банда, кто в чём, все грязные. Ну, они испугались, начали стрелять, как в ответ маты. Не признали своих, спросили, чего мы в таком виде. Конечно, мы по горам уже две недели лазим.
В каждом батальоне на боевые задания с нами выходили особист, связист с рацией, авианаводчик для вызова авиации и артиллеристский корректировщик. Соседний батальон один раз шёл на задание. Командир остановил бойцов на обед. Солдаты расслабились, пошли умываться к реке, сняли сапоги, как вдруг их начала обстреливать банда.
Оказалось, что душманы вели группу несколько дней и устроили засаду на соседней высоте. Солдаты были у них как на ладони.
В первые минуты погибло около сорока человек. Духи были хорошо обучены и знали, кого нужно убить в первую очередь. Мы у них находили пособия на хорошей английской мелованной бумаге с рисунками, кто есть кто. Стреляли в командира, в связиста, в наводчиков, чтобы обрезать командование, связь и не дать вызвать поддержку.
Мы в это время были неподалёку и поднимались на гору, как вдруг нам по связи командир полка приказал немедленно спускаться. Мы не понимали, что произошло, спускались за руки в кромешной темноте и пришли к ребятам. Была страшная картина: много убитых и раненых. Командира батальона просто изрешетили пулями.
Нам приказали преследовать банду, на вторые сутки на реке был бой, мы их уничтожили, но я не могу сказать, те это наёмники или нет.
На войне можно стать экстрасенсом. Однажды утром замполит встаёт и говорит: «Знаете, что у нас с вами сегодня последний день в Афганистане». А я ему отвечаю: «Знаю». Вот нас вместе ранило. Меня в руку и плечо навылет. Так закончились мои семь месяцев войны. Состав батальона часто менялся. Командир после меня погиб через три недели, другой через полтора месяца подорвался на мине.
После ранения вся одежда была разорвана, сначала был в полевом госпитале, потом в Ташкенте. В Советский Союз вернулся в одних синих трусах. Военный билет и партийный билет перед выходом на задание оставляли в пункте постоянной дислокации.
Супруга узнала, что я в госпитале, бросила всё и примчалась за тысячу километров из Термеза. Светлане сказали, что я в травматологии, а это отделение, где лежали с отрывом конечностей. Могу только представить, что творилось у неё в душе… Она идёт по территории, а ей навстречу на колясках, на костылях, без ног и рук… Жена сначала не узнала меня на улице и прошла мимо, так я похудел. Увидела, что перебинтована рука, а из плеча осколки торчат… Вытаскивала сама.
После госпиталя меня решили направить на службу в Белорусский военный округ. Я был самым счастливым человеком на свете, потому что вернуться в Белоруссию было большой удачей для советского офицера.
На войне страшно всё время. Бывает так возьмёт, что перебираешь моменты жизни и думаешь, что нужно было заниматься чем-то другим. В фильмах показывают, как противник бросает листовки с призывом сдаваться. Такие листовки попадали и нам. В них писали, мол, шурави, ты в ущелье зайдёшь, но из него не выйдешь. И это сильный психологический удар. Мы видели, как в ущелье горели автоколонны и погибали наши.
Кто говорит, что ему не страшно, тот никогда не был на войне.
Фото из личного архива Виктора ПУДИНА