Работник ритуальной службы — профессия печальная, но необходимая. В день Радоницы принято вспоминать умерших, но на этот раз мы расскажем о тех, кто помогает провожать в последний путь. Один из них — Александр, который в этой сфере услуг четверть века.
Фото носит иллюстративный характер
*По просьбе собеседника мы не называем его фамилию.
Александру всего сорок семь лет, но выглядит он на все шестьдесят. Начинал столяром-станочником, затем стал ритуальным рабочим, а после и организатором похорон. Чем только не приходилось заниматься: делал гробы, копал могилы, оформлял документы на погребение. Ездил по всей Беларуси, бывал в России.
Первую могилу выкопал в семь лет, когда хоронили близкого родственника: помогал дедушке, который в то время оказывал ритуальные услуги в деревнях.
— Первый год был тяжёлый. В 1998 году в моей семье за полгода умерли сразу шесть родных. Потом это всё как-то проще стало… — признаётся Александр.
Фото носит иллюстративный характер
В декабре прошлого года бросил прежнюю работу и устроился сторожем. Говорит физически сложно, устал, хочется отдыха.
— Тяжело подзахоранивать, если стоит памятник: много бетона, надо плиты снимать, разбивать, делать маленькое окошко — места не хватает. Но стандарты (в городе, например, двойная могила — два метра двадцать сантиметров, одинарная — метр сорок, глубина — минимум полтора метра) надо соблюдать, — уточняет.
Тем не менее связи с ритуальными агентствами поддерживает: когда людей не хватает, помогает.
Самое сложное, признаётся Александр, хоронить детей. Он сам многодетный отец. У него пятеро: два сына и три дочери. Младшему восемнадцать лет, старшим двойняшкам по двадцать семь. Есть трое внуков. Детей он воспитывает один — семь лет назад из жизни ушла его жена.
— Многие думают, что ритуальные работники — люди циничные. Да нет… Наоборот, просто они не показывают вида, хотят казаться равнодушными, но это не так, — говорит мужчина. — Зато родственники бывают чересчур эмоциональными. Бывало, прыгают в могилу — вытягиваем. Это мы называем «показательно». Я к такому привык.
Александру приходилось хоронить нескольких погибших после жуткой аварии или одновременно мужа с женой. Недавно в один день погребали мать с сыном. Женщина пошла к ксендзу насчёт отпевания сына, а когда возвращалась домой, зашла в магазин и умерла.
Фото носит иллюстративный характер
— Приходилось копать могилы родным — дедушкам, бабушкам. Но отцу, жене — нет. В городе обслуживанием занимаются САХ или ритуальные фирмы, в районах родственникам самим приходится всё делать, — отмечает собеседник.
Покойники ему не снятся. Говорит, снов не запоминает, потому что приходится мало спать.
Александр — человек верующий, регулярно ходит в церковь. Но в мистику на кладбищах не верит и не боится работать там по ночам.
— Первый год было страшно. Помню, раз приехал на кладбище пораньше кое-что доделать, были сумерки. Свежая могила. Рядом с ней венки раскрываются и оттуда выползает силуэт человека. Перепугался. Оказалось, бомж пригрелся. После этого перестал бояться.
Работать ритуальщиком сложно и морально, и физически. Не каждый выдержит. Некоторые выпивают рюмку, чтобы страх приглушить.
— Ко мне на стажировку отправили парня. Прошёл ВДВ, армию, спецназ. Получилось, что хоронили девочку с ДЦП, шестнадцать лет, в свадебном платье. Попросил его стать с крестом. Он с ним возле гроба так и упал, — вспоминает Александр.
Рабочий график — ненормированный, выходных почти нет. Часто возникает необходимость выйти ночью. Самое большое количество похорон, в которых приходилось помогать Александру, — пять за день.
Фото носит иллюстративный характер
— Необходимый инвентарь для копки даёт организация, у исполнителя только руки и голова, — шутит мужчина. — На одну могилу уходит минимум час. Нынешняя зима была холодная, но лежал снег. В прошлые годы бывало, что земля промерзала на глубину метр – метр двадцать, — вспоминает Александр.
После похорон ритуальные рабочие расслабляются по-разному. Одни заливают стресс, другие уходят с головой в увлечения. Александр, например, любит баню, рыбалку, летом ходит по грибы и ягоды.
Случалось участвовать в эксгумации. О впечатлениях говорит так:
— То же самое спросить у работника морга или у хирурга, как он оперирует. Точно такое же ощущение.
В последние годы, по наблюдениям Александра и по статистике, умирает больше. Если раньше в день было восемь–десять человек, то теперь — до шестнадцати. Месяц назад 60–70 процентов умерших были те, у кого подтвердился коронавирус. Таких, к слову, хоронят по-особому: тело помещают в пакет, в таком виде кладут в гроб, сверху одежду и закрывают.
— Мне кажется, теперь много суицидов. Пришлось недавно двоюродного брата похоронить — выбросился с двенадцатого этажа, — откровенничает Александр. — Раньше чаще умирали после праздников, особенно после Нового года или Пасхи: сначала постятся, а потом резко наедаются жирного.
За четверть века, говорит, городское кладбище не сильно расширилось и традиции почти не изменились: большинство выбирает стандартный способ — погребение. За месяц в трёх-четырёх случаях просят кремировать тело. Тогда усопших везут в крематорий в Минск, а затем прах отдают родным. Некоторые просят развеять его, например с моста, но это запрещено законом.
Фото носит иллюстративный характер
Похоронные обычаи чтят и в городе, и на селе, но в каждом районе они разные. В некоторых деревнях женщинам повязывают платки, а перед погребением просят развязать, чтобы не было узлов. Драгоценности и личные вещи покойника в могилу почти не кладут.
— Я, как человек верующий, хочу напомнить слова священников: туда с собой всё не заберёшь. Иногда просят надеть серёжки, кольца, но это бывает редко. А вот крестик — да. Один раз в гроб положили мобильный телефон, — рассказывает Александр.
По его словам, раньше, в основном в деревнях, помощникам могли сунуть бутылку водки, огурец, кусочек колбасы или 10–20 рублей. Сейчас чаевые дают очень редко, благодарят словесно.
Фото носит иллюстративный характер
— Зато за стол часто зовут — но как к чужому человеку пойдёшь? — говорит Александр. — Заработок у нас небольшой, хорошо если тысяча выходит. Сейчас конкуренция большая, но без куска хлеба мы не останемся.