Много лет прошло, а память о войне живёт почти в каждой семье. Ушли, поднялись на облака дедушки и бабушки, папы и мамы. Все меньше среди нас участников Великой Отечественной войны. Как можно их забыть? Вот они, в семейном альбоме, на этих фотографиях. И там, на войне, и тут, в мирной жизни. Родные, любимые, дорогие лица… голоса, кажется, мы слышим. Накануне Дня Победы, светлого праздника со слезами на глазах, журналисты «Вечёрки» заглянули в свои семейные альбомы…
Фото из архива «ВГ»
До Москвы везли в гамаке под крылом самолёта
Татьяна Вишневская:
Война застала моего прадеда Анатолия Куприяновича Вишневского на Урале. Там он жил со своей семьёй, работал на стройках. Оттуда был призван в Таллинское военное пехотное училище, переведённое в Тюмень. После прохождения полугодового курса в декабре 1941 года был направлен на Ленинградский фронт, где воевал три года. В январе 1944 года при прорыве блокады в районе Шлиссельбурга, отражая атаку немцев, попал на штык солдата СС. Остриё вошло между рёбрами и, пробив лёгкое, вышло на спине, позже оставив два широких шрама, напоминавших о первой встрече со смертью.
— Немец был рослым и крепким. Он поднял меня на штык, и я, теряя сознание, увидел, как голову противника размозжил прикладом мой ординарец, — рассказывал дедушка своей невестке. — Очнулся я в медсанбате. Ординарец по-прежнему был возле меня. В пылу атаки он дотащил меня до врачей, хотя его отсутствие на поле боя могли расценить как дезертирство. Я отправил его назад, а сам полгода провёл в госпитале.
Летом 1944 года он попал в 39-ю армию генерала Людникова, участвовавшую в разгроме группировки немецко-фашистских войск в Витебско-Оршанской операции. В бою под Витебском, при замахе для броска, у него в руке взорвалась граната. Пришлось частично ампутировать руку. Начиналась гангрена, и деда вместе с другим раненым бойцом решили доставить в Москву. Транспортировал их санитарный самолёт По-2, в кабине которого помещается лишь пилот. Раненых укладывали в специальные носилки, прикреплённые к крыльям, и таким образом они преодолевали путь в 500 км. На большой высоте, в продуваемом сильным ветром гамаке, дед едва дотянул до Москвы. Там провели последнюю операцию, и в 33 года он остался инвалидом. Осколки той злополучной гранаты до конца жизни мучили его, выходя из тела…
В 1945 году, в звании капитана, мой дед завершил свой путь на войне. Наладив связь с братьями, служившими в железнодорожных войсках в Кишинёве, он уехал к ним, чтобы перевезти туда свою семью с Урала. На руинах этого города воссоединившейся семье предстояло начинать новую послевоенную жизнь.
На память о пережитом дедушке достались медали «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией», «Орден Красной Звезды» и фантомные боли от несуществующей части руки…
И я в 9 классе под пулями стою
Александр Кучинский:
20 апреля 1945 года в немецкий город Обендорф вошли французские танки, и малолетний узник Вася Кучинский вышел из лагеря. Освободили!
Перед войной он учился в 9 классе в деревне Забашевичи недалеко от города Борисова, был принят в комсомол. Его отца, моего деда Петра, зимой 1942 года немцы расстреляли за связь с партизанами прямо на крыльце родного дома. Дед Пётр до войны работал на Балтийском заводе в Ленинграде, потом был председателем колхоза в своей деревне. Я никогда его не видел, только на свадебных фотографиях в доме бабушки Марии, которая одна, как могла, защищала и поднимала четверых деток. Старшего, Васю, вместе с деревенской молодёжью, угнали на принудительные работы в Германию. Работал на заводе, развозил щебёнку на тачке. Держали в бараке под автоматами, кормили брюквой, давали по три картофелины и 300 грамм хлеба. «Мы были худые, одетые в тряпьё, есть хотелось и днём, и ночью», — рассказывал отец.
Когда освободили из лагеря, сказали: «Скоро поедете домой». Но домой попали ещё не скоро. Были проверки СМЕРШа, отправили в опергруппу войск НКВД, был военным переводчиком. Осенью направили в рабочий батальон, в Краснодоне восстанавливал шахты, в Харькове — завод «Свет шахтёра». Был, наконец-то, демобилизован. Ехал на подножке поезда «Харьков — Минск». В Минске первый же милиционер потребовал документы. Когда узнал, что парень едет из лагеря смерти, восстанавливал шахты, отвёл в столовую, покормил и дал 10 рублей.
Отец шёл пешком из Минска, лежавшего в руинах. Рядом остановилась машина с лесом. Шофёр спросил: откуда? Когда узнал, что из концлагеря, открыл бардачок и дал хлеба, довёз до Борисова. Оттуда Вася пошел пешком в свою деревню Застенок.
И надо же было такому случиться! Прошёл уже полпути, видит, женщину везут на телеге. Девочка правит лошадью. Что-то родное… А это сестрёнка Аня везёт маму в больницу. Обнялись… Повернули назад, мать сразу поздоровела.
Вася вернулся! Сбежалась вся деревня. Налили четвертинку водки, сварили чугунок картошки, а хлеба не нашли…
После войны отец работал электриком на торфопредприятии, потом много лет на БелАЗе наладчиком станков. Человеком был очень скромным. По первому зову влезал на столбы, проводил свет в дома и никогда не брал с людей ни копейки. Совесть не позволяла…
Мама никогда не видела своего отца
Александр Терменёв:
Мой дед по материнской линии Александр Сергеевич Гостяев родился в 1908 году и предположительно погиб в мае 1943 года. В каком бою, в какой местности, когда конкретно его не стало, мы не знаем. Пришла бумага как о пропавшем без вести.
Мама говорила, что он вроде бы служил в разведчиках. В мемориальных интернет-архивах сказано, что «дата убытия» красноармейца А. С. Гостяева — май 1943 года.
До войны дед был директором школы в селе Алемаеве Горьковской (Нижегородской) области и, когда уходил на фронт, имел шестерых детей (двое мальчиков, остальные девочки). Мог по брони как учитель и отец многочисленного семейства остаться непризванным, но, коммунист и советский человек, он не остался в стороне. Положение было непростым. Немца отогнали от Москвы, но на Украине и под Ленинградом шли ожесточённые бои: кто кого. Курская дуга, Сталинград, обернувшиеся переломом в нашу пользу, ещё были впереди. Александр Сергеевич ушёл на фронт в середине 1942-го, а моя мама, седьмой ребёнок, родилась чуточку позже. Она никогда не видела отца, как и он — своего последнего ребёнка.
Бабушка Евдокия Алексеевна в трудные послевоенные годы поднимала семью в одиночку. Вела хозяйство с живностью, готовила в печи, стирала бельё в ледяной проруби. Вставала в три утра. Подрастая, ей стали помогать старшие дочери.
К сожалению, у нас нет фотографий деда. Только память и семейные истории. О том, как присмотрел из батрачек невесту, как некоторое время жили при школе, не имея своего угла, каким был твёрдым в убеждениях, справедливым и добрым.
Недавно в деревне был поставлен обелиск со звёздочкой на конусе, на котором отмечены имена всех односельчан, не вернувшихся домой. Там много Гостяевых, и среди них упоминается мой дед — один из тысяч и тысяч без вести пропавших.
За малейшую провинность били плетями
Наталья Корнеева:
В 1941 году моему деду по отцовской линии Ивану Михайловичу Петушок в возрасте 18 лет пришлось покинуть родную деревню Ханевичи (недалеко от Скиделя, Гродненский район). В скидельской школе тогда располагалась немецкая контора, и из каждой семьи забирали по одному мужчине. Ивана вывезли на принудительные работы в Германию.
Дед и ещё несколько рабочих жили недалеко от немецко-польской границы и вынуждены были трудиться на немецкую семью. Кому-то, рассказывал дедушка, повезло больше, их особо не трогали, но таких было немного, других же за малейшую провинность жестоко наказывали плетями.
Условия мало чем отличались от тюремных: жили в бараках, донашивали рваную одежду, кормили шесть раз в день, но очень мало. А работали с раннего утра и до позднего вечера: возили молоко в бидонах, трудились в поле, иногда только выезжали в город. Раз в полгода–год разрешали получать посылки из дома.
В Германии дед прожил три года. В 1945 году, когда Красная армия начала наступать, его хозяева за день собрали вещи и оставили родной дом… и пленных. Мой дед, как и другие, решил вернуться в родную деревню, но не доехал — его забрали в армию. Там он служил в стрелковой роте. Ещё где-то, говорит мой отец, сохранился военный билет.
Пока Иван был в Германии, в родной деревне немцы убили его брата. Он вместе с односельчанами ехал на рынок. Путь лежал через кладбище. Там немцы устроили засаду. Увидев на дороге людей, они решили, что это партизаны, и начали стрелять. Брата увезли в госпиталь, но спасти его не удалось.
После войны Иван Михайлович вернулся в родную деревню, начал обустраивать родительский дом, устроился на сахарный завод. Прожил долгую жизнь, но годы в немецком плену вдали от родительского дома так и не смог забыть — они намертво врезались в память.
В семье мало говорили о войне
Евгений Лебедь:
О моих прадедах, судьба которых трагически сложилась в годы военного лихолетья, известно очень мало. Прадед по маминой линии Степан Тищенко призывался в Красную Армию в городке Хойники, который тогда входил в состав ещё не Гомельской, а Полесской области. Родным пришла похоронка, что прадед Степан пропал без вести в первые дни войны.
Мало помнил о своём отце мой дед по отцовской линии Пётр, ушедший из жизни в прошлом году. В начале войны ему было 12 лет. Почему-то в нашей семье о войне говорили мало, словно не хотели снова чувствовать ту боль, которую принесли немцы в каждую семью: поломали судьбы, отобрали кормильцев и оставили детей сиротами.
Так сложилось, что первый муж прабабушки Софии умер ещё до войны. Она вышла замуж во второй раз, муж ушёл на войну и не вернулся… Пришла похоронка, что дед Александр погиб на фронте. Уже потом, после войны прабабушке к 9 мая всегда выплачивали деньги.
Кстати, наша деревня Руда Яворская находится в центре Липичанской пущи, и во время войны эта территория была партизанским краем. Каждый год 9 мая в соседней деревне Великая Воля, которая в декабре 1943 года была сожжена вместе с жителями, но восстановилась после войны, возле памятника проводили фестивали, куда съезжались ветераны и их семьи со всего Дятловского района, но прабабушка София никогда туда не ходила. Для неё 9 мая был не Днём Победы, а днём скорби и памяти о тех, чьи жизни забрала война.
Говорил, что знаком с дедом Талашом
Вадим Венский:
Мой прадед по матери Николай Николаевич Таранко на фронт так и не попал — в призывной комиссии его забраковали из-за того, что раньше болел туберкулёзом. Тогда юный Коля записался в партизанский отряд. Носил партизанам еду и одежду, иногда выступал дозорным или посыльным. Как рассказывал потом дед моей матери, он был лично знаком с легендарным дедом Талашом. Кстати, между деревнями Шкленск и Новосёлки Гродненского района, которые были сожжены фашистами, в память об этой трагедии установлен памятник белорусским партизанам, который в народе называют «дедом Талашом». Фигура старика-партизана внешне напоминает знаменитого полешука. В восемьдесят лет он воевал с белополяками, а в сто помогал партизанам, за что был арестован фашистами. Он умер вскоре после войны.
Всю войну дед провёл в лесах около деревни Озёры Гродненского района рядом с родным домом. Около деревни немцы построили аэродром, и партизаны, в том числе мой дед, постоянно докладывали в вышестоящие штабы ценные данные о перемещениях и силах немцев.
Умер дед в 55 лет. Похоронен в родной деревне, рядом с моей бабушкой Евгенией.