Роль Гамлета досталась Надежде Крат. По словам режиссёра спектакля Алексея Кравчука, ей хорошо давалась роль и работа с куклой. Зрители смогли в этом убедиться: если при первом появлении артистки на сцене зрители, казалось, удивились, то вскоре приняли как должное. Надежда играла «на разрыв аорты», благодаря чему ощущались все нюансы психоэмоционального состояния героя.
«Гамлет» оказался куда сложнее для восприятия, чем «Божественная комедия» и «Тото отважный»: если в комедии Данте от оригинального текста осталось лишь название, и остальное действие иллюстрировалось бытовым языком, а в детском спектакле всё изначально было подготовлено для понимания юным зрителем, то в «Гамлете» языковой барьер всё же возник. Несмотря на хороший перевод, выполненный современным писателем Юрием Андруховичем, зрители не всегда понимали, что происходит на сцене. Особенно сложно было тем, кто не был знаком с текстом пьесы.
Однако актёры обыгрывали моменты зрительского замешательства: несколько раз к залу обращались на русском.
— Может быть, нужен перевод? — «допрашивала» одного из мужчин в зале Надежда Крат, задавая ему один из вечных вопросов, и переходила на русский язык.
Актёры постоянно выходили за сценические рамки в поисках респондентов для интервью, которое брали с помощью куклы, или исполнителя роли Йорика, расширяли пространство за счёт зала и даже выполняли сложные трюки. Например, один из актёров с разбега прыгнул со сцены в проход между креслами, чем напугал сидевших рядом женщин.
Артисты интересно использовали кукол: на сцене шла постоянная борьба тела и духа, причём тело иллюстрировалась именно куклой. Отбирая у других персонажей их кукольное воплощение, Гамлет срывал с них маски, обнажая мятущуюся под бременем грехов душу. Причём для него телесное воплощение явно имело вторичное значение.
— А, ви хочете з лялечками? Без лялечок вже не можете? — спрашивал он, когда окружавшие персонажи заставляли его соответствовать общепринятым нормам поведения.
Это размывание границы между залом и актёрами царило на протяжении всего трёхчасового спектакля. Надписи «Гертруда — дура» на грязных бочонках, служивших персонажам сиденьями, твист копателей на кладбище, эротические сцены в металлическом тазу, чемоданы-гробы и даже финал спектакля — всё было явным отступлением от шекспировского текста, но, вместе с тем, — новым его прочтением, которое имеет место быть на современной сцене.