Вокруг резиденции русского посла в Гродно в литературе существует серьезные расхождения. В.Реймонт в книге «Последний сейм Речи Посполитой» живописует празднование дня рождения Я.Сиверса в бывшем дворце Тизенгауза. Неделю длились развлечения, обеды, рауты, фейерверки, а на завершение рядом с дворцом, в манеже, были показаны французское представление «Le proverbe» и пьеса барона Гейкинда. После обеда гости вышли в сад, смотреть фейерверки и салюты. Пленительно красивая кастелянша Ожаровская сама подожгла один из фейерверков стоимостью восемьсот дукатов, который сложился в буквы «JS».
Е.Орловский, известный знаток гродненской старины, в качестве здания, в котором остановился Я.Сиверс на время сейма, указывал дворец Сапегов, знакомый нам более под названием «баториевка». В конце июля 1793 года он дал торжественный обед в честь подписания договора с Польшей. Правда, трудно себе представить, чтобы описанные выше пышные торжества проходили в здании по нынешней улице Маркса, хотя бы по той простой причине, что рядом с бывшим дворцом Сапегов-Бжостовских не было парка.
Другое дело – дворец Дзеконского (бывший дом вице-администратора). В конце XVIII века эта резиденция обладала всем необходимым, чтобы принять столь высокопоставленного гостя: она была трехэтажной, о чем вспоминает Орловский; рядом был разбит парк. Но самое главное: на плане Гродно той поры здание недвусмысленно отмечено как место постоя российского посланника.
Естественно, что в наступившую на закате правления последнего польского короля Станислава Августа Понятовского эпоху революций и европейских войн дворец не смог остаться в стороне от надвигающихся событий.
Политика из-под балдахина
Осенью 1752 года Станислав Август Понятовский, которому тогда едва минуло двадцать лет, был избран депутатом в сейм и первый раз отправился в Гродно. «Надобно представить себе эту, якобы вторую столицу, – вспоминал спустя многие годы, на закате лет, монарх, – где кроме королевского дворца было всего-навсего два каменных дома; все остальные были деревянные, на вид очень ветхие и убогие; но их внутреннее убранство претендовало на известную роскошь, которая поражала еще больше потому, что рядом были явные следы варварства и обнищания. Ни одна гродненская дама не могла себе представить сколько-нибудь приличного существования без огромнейшей, богато отделанной галунами постели, в то время как стены в комнатах не были ничем обтянуты. У одной шляхтянки, которая хотела перещеголять других, в двух комнатах стояли две громадные кровати: из них одна под балдахином, обтянутым дорогой парчой. Эта особа была предметом всеобщей зависти в Гродно. Но в этих деревянных особняках или скорее лачугах жили прехорошенькие женщины; их мужья были гостеприимны и у них в доме ежедневно танцевали…»
За годы правления последнего польского короля в Гродно многое изменилось. Вырос новый квартал – Городница, построенный на европейский лад, пришла новая мода, сменилась власть, но одно оставалось неизменным – очарование местных дам.
Мемуарист с Волыни Ян Охотский, прибывший в Гродно в конце XVIII века, был поражен их красотой и нравами, царившими здесь. Он оставил описание жены своего знакомого – Франуси, которую повстречал на «редуте», балу. Она была «одета чрезвычайно модно, ножки у нее были босыми, а на всех пальцах ног украшенные драгоценными камеями перстни… На ней не было рубашки, только платье из какой-то очень легкой ткани, поднятое на правой ноге гирляндой выше колена, груди полностью открыты и обнажены». И так были одеты или, как саркастически отмечает Я.Охотский, «раздеты» многие из присутствовавших на балу дам.
Еще более, однако, поразило внутренне убранство дома Франуси. Хозяйка встретила гостя в не менее откровенном одеянии, как и на балу, а вокруг нее все утопало в роскоши. «За столом, – пишет Охотский, – приоткрылась и тайна, откуда у Франуси хватало на это все денег. С ведома мужа она стала любовницей русского сановника Цицианова, который потратил на нее около 30 тысяч рублей». Франуся и ее муж вложили их в драгоценности и дорогую мебель.
«Казнить нельзя помиловать»
Князь Павел Дмитриевич Цицианов родился в сентябре 1754 года. Происходил он из знатнейшей грузинской княжеской фамилии и находился в близком родстве с последним царствовавшим домом Грузии. Военную службу начал в Преображенском полку и, пройдя боевое крещение на русско-турецкой войне, уже к сорока годам был произведен в генерал-майоры. Впрочем, знали его не только по военным заслугам; как отмечали современники, Цицианова любили за тонкий ум и острый язык. По рукам ходила его известная сатира «Беседа русских солдат в царстве мертвых».
Канун восстания Костюшки, 1794 год, застал Цицианова в Гродно, где, по его выражению, «он стоял с полком, как на ножах», потому что в крае с минуты на минуту ожидал «смуты». «По первому слуху, доведшему до меня о несчастном жребии, коему подпали наши войска в Варшаве, – писал позднее генерал, – не дожидаясь повеления вышней команды, выступил под Гродно, в лагерь, выбрав местоположение такое, чтоб держать город в страхе». Местом этим как раз и оказалась… Городница. И кто знает, не во дворце ли Дзеконского происходило историческое совещание 4 мая 1794 года российского командования о том, как следует поступить с городом, чьи жители даже и не пытались скрыть своего враждебного отношения? В то время как часть российских офицеров – Бурдаков, Караваев и перешедший на сторону России польский майор артиллерии Клейст – выступала за то, чтобы разрушить Гродно до основания, другие склонялись к тому, чтобы ограничиться денежной контрибуцией.
Все решил голос Цицианова, который, по одной из версий, даже пригрозил «снять с себя генеральскую ленту и пешком уйти в Москву», если от него все же станут требовать уничтожения Гродно. «По небеспечности, правда, – писал он в рапорте, – обложил я город и взял контрибуцию…в наказание, потому что все письма и все печатные известия описывали злое намерение и сего города против наших войск». Город заплатил за свое чудесное избавление около 130 тысяч польских злотых, огромную по тем временам сумму, треть которой до казны так и не дошла, видимо бесследно растворившись в карманах военных. Злые языки поговаривали, что таким образом Цицианов постарался компенсировать издержки, понесенные несколько раньше, когда он ухаживал за красавицей Франусей.
Вскоре российская армия отошла к Новогрудку. Генерал за марш под Гродно получил орден св. Владимира третьей степени, и А.Суворов в одном из приказов предписывал войскам «сражаться решительно, как храбрый генерал Цицианов».
Уже в октябре того же года Цицианов вновь был в Гродно, вначале в роли коменданта местного гарнизона, чуть позже – в качестве-генерал губернатора. Его правление оставило после себя двоякое впечатление. С одной стороны, Цицианов собирался взимать налоги и апровизацию с помощью армии. Но когда Репнин высказал беспокойство по поводу того, что местные жители одеваются по революционной моде, тот ответил, что было бы проявлением малодушия запретить носить им эти символы.