Своё или чужое: как относиться к «непрофессиональной» литературе?

На сайте Стихи.ру статистика публикаций зашкаливает, мы стали свидетелями какого-то современного художественного феномена. На май 2018 года опубликовано более сорока одного миллиона стихов! Миллионы эпигонов* и графоманов?

На сайте Стихи.ру статистика публикаций зашкаливает, мы стали свидетелями какого-то современного художественного феномена. На май 2018 года опубликовано более сорока одного миллиона стихов! Миллионы эпигонов* и графоманов?

Что там «стихира», из нашей гродненской действительности: одна автор подарила целую книжку своих поздравлений коллегам по педагогической работе. Что-то вроде готовой матрицы, только успевай подставлять имена-фамилии для юбилейных здравиц.

Захотелось разобраться с заимствованием в творчестве, эпигонством. Теоретики подсчитали: сюжетов в мировой литературе не более тридцати, драматические ситуации давным-давно перебраны. Чем дальше идём, тем сложнее открыть свежее и оригинальное. Но ведь пишут и открывают!

Многие классики написали автобиографические повести о детстве — Лев Толстой, Сергей Аксаков, Максим Горький, Иван Бунин, Аркадий Гайдар, Корней Чуковский, Валентин Распутин, Виктор Драгунский…

Из современных авторов в начале нулевых прочитала рассказы Людмилы Улицкой (сборники «Девочки» и «Детство-49»). Расскажу о своём потрясении. К тому времени у меня уже оформилась рукопись будущей книги «Старый двор моего детства», но, открыв прозу тонкого стилиста и психолога, остановила себя: зачем повторяться, лучше того, что уже создано до тебя, невозможно написать.

Меньше всего думала тогда об эпигонстве, но, остыв, продолжила работу. Мой жизненный опыт другой, я ничего не ворую, моё детство прошло не в московском дворике, а в рабочем железнодорожном районе маленького городка Молодечно, провинциального, с особенным ароматом жизни и человеческими отношениями.

Мои истории останутся моими, расскажу их другим. Добавлю, что наша жизнь протекала на фоне коммунальной тесноты 50–60-х годов, безденежья и бытовых трудностей. Но старшее поколение на многие послевоенные проблемы смотрело без уныния и тоски, по-иному ценилась жизнь, наши родители умели радоваться всем её проявлениям. В прошлых днях не было опасного напряжения, неопределённости и отчуждения, присущих временам post. Сегодня  в литературе преобладают холодные игры post-модернизма.

Можно ли мои литературные воспоминания назвать неким подражанием или эпигонством? Думаю, что нет, это творческий подход. Знакомство с произведениями Улицкой помогло пересмотреть личные комплексы и нерешительность, укрепило уверенность в собственном пути.

Писатель не рождается вдруг и на пустом месте. Его биография часто сложная, с драматическими поворотами, внутренним созреванием, где есть не только приобретения, но и потери. Накопленные знания, старшее поколение, книги-образцы влияют на автора, формируют его эстетический вкус, мировоззрение, выбор тем. Творческое заимствование лучшего у предшественников — нормальное явление, подражание у начинающих  — необходимое упражнение.

Но чего больше в подражании — пользы или вреда? Для новичков в начале пути оно становится хорошей школой. Есть случаи, когда крупный автор заимствует у более «мелкого» идею. Для литературы это оборачивалось счастливым выигрышем. Обратное подражание, как правило, менее плодотворно, часто дань литературной моде.

Стараюсь читать и перечитывать художественные произведения писателей, близких по духу, способных пополнить литературный багаж новыми впечатлениями, откровениями. Такой для меня Юрий Казаков (1927–1982) — блестящий мастер коротких форм, новелл и рассказов. Прожил он не так много, в конце жизни уединился. Привнёс в литературу новый, утончённый лиризм и богатство поэтичного слова, его стиль письма часто сравнивают с бунинским.

«Конечно, я подвергся самому откровенному влиянию, — признавался Казаков, — и несколько моих рассказов — ну, например, «Старики» — написаны явно в бунинской манере. Но вот что обидно: когда я-то из-под Бунина выбрался, стал самим собой (ведь последующие мои вещи написаны вообще вне этого влияния), мои критики продолжали твердить как заведённые — Бунин, Бунин, Бунин».

В одном из последних рассказов «Во сне ты горько плакал» (1977) Казаков рассказывает о сыне Алёше. Мир маленького мальчика — центр вселенной. Детство — это ещё и открытие природы. Её стихии в рассказе — через увеличенную оптику:

«…солнце, в его свете медово горели волнистые потёки смолы, кровяными каплями вспыхивала там и сям земляника, невесомыми табунками толклась мошкара, невидимые в густоте листвы, перекликались птицы, мелькнув в солнечном луче, переметнулась с дерева на дерево белка, и ветка, мгновение назад оставленная ею, закачалась, мир благоухал…».

Многие ли отцы так внимательны к таинству мироощущения ребёнка, подмечают, пытаются разобраться в движениях его души? В одной обронённой фразе — «я угадал твоё желание» — столько редкой искренности и служения.

Исповедь «Во сне ты горько плакал» несёт заряд необыкновенной художественной силы. Через долгое-долгое всматривание нас приобщают, как причащают, к детскому миру, подключают к потоку светлых чувств. Поражает, что так точно о ребёнке говорит отец!

Писатель сумел свои наблюдения и тревоги переплавить в творческий поиск ответов, заглянуть в будущее и содрогнуться от предчувствий, печаль отцовского сердца отзывается в каждом, кто хотя бы однажды открыл те страницы. Что это — ожидание раннего ухода, прощание, предвидение, рассказ о жизни и смерти, о неизменном одиночестве человека? Маленький ребёнок плачет во сне.

 

«Что успел узнать ты на свете, кроме тихого счастья жизни, чтобы так горько плакать во сне? Ты не страдал и не жалел о прошлом, и страх смерти был тебе неведом! Что же тебе снилось? Или у нас уже в младенчестве скорбит душа, страшась предстоящих страданий?»

Сюжеты могут повторяться, но их творческие вариации — разные, всё зависит от таланта писателя. Говорят, человек рождается, а судьба уже стоит у его колыбели. Из зёрнышка кукурузы, знаю, вырастет кукуруза, из косточки вишни — вишня. Смотришь на новорождённого, и ничего не известно о его будущем…

Могу ли впасть в эпигонство, размышляя о жизни внука, описывая её? У него уже обнаружились предпочтения в одежде, он всматривается в своё отражение в зеркале, любит воду, умываться, причёсывается, выбирает больше кислое, чем сладкое, тянется к книге… Могу ли я слепо повторить Юрия Казакова, интерпретировать чужое?

Нет и нет, всё, что угодно, только не эстетическая вторичность. Пусть напишется сложно, ошибочно, странно, не похоже на других, но пусть слово будет рождено собственным опытом, работой души, переживаниями и сомнениями.

*Эпигонство (от греч. epígonoi — эпигоны, букв. «родившиеся после») –

нетворческое следование литературным образцам,  упрощение, вульгаризация, выхолащивание художественных стилей и индивидуальных манер, механическое заимствование творческих приёмов.