Мир полон перекличек…

Публикаций в 80–90-х годах о выставках художника было достаточно. Часть газетных интервью, рецензий, другой информации сохранилась в роскошном фолианте. К 60-летию художника, в 2009 году, его друзья — поэт Николай Серов, художник Антон Лещинский, краевед Алесь Гостев — решили порадовать Александра Ларионова подарком и в одну книгу собрали его художественные работы, стихи, отрывки из рукописей, черновиков, фотографии, интервью, публикации из периодики. Сюда вошли серии работ «Знічка», посвящённая Максиму Богдановичу,  «Круг жизни. Посвящение Андрею Рублёву», иллюстрации к поэме Николая Клюева «Погорельщина», серии «Чёрные доски», «Календарь», цикл работ «Куршская сюита», посвящённая литовскому художнику и поэту  М. Чюрлёнису, и многие другие.

Книга получилась эксклюзивной, с кожаным переплётом, но тираж всего… 5 экземпляров. Подарок действительно бесценный. Книга возвращает читателя на сорок лет назад.

Но сегодня другое время. Если тебя нет в интернете, считай, тебя нигде нет. Так случилось и с информацией о нашем талантливом земляке Александре Николаевиче Ларионове. В свободной энциклопедии Википедии не найти даже краткой его биографии. Чаще всего поисковик выдаёт биографию русского живописца, графика Михаила Ларионова (1818–1964). ХХ век хранится не в цифре, а на полках библиотек.

Недавно друзья отметили 70-летний юбилей Александра Ларионова. В мемориальной аудитории университета на кафедре дизайна в камерной обстановке вспомнили большого Художника. Он таким и был: творец и создатель собственной вселенной, поэт, мастер слова, философ, историк, доцент, педагог-преподаватель, краевед, воспитатель, просветитель…

Александр Ларионов — личность многогранного таланта и энергии, его творчество по-своему уникально, пронизано неповторимым и утончённым взглядом на жизнь, природу, человека. Он много сил отдавал другим — помогал, откликался, организовывал выставки молодых художников. К своему же поэтическому дару относился легко, не дрожал над строками, надеялся, что когда-нибудь в будущем соберётся на сборник.

Никто не ведает своей судьбы, болезнь до срока подкосила художника, не дав полноценно прожить свой век. Он не успел издать сборника поэзии. Стихи его почти никому неизвестны. По словам друзей, их более ста, а может и больше, рассыпанных в дневниковых записях, рукописях, письмах, архивах. Эта страница биографии одарённого поэта полно не раскрыта и не изучена.

В виртуальном пространстве интернета представлены 10 альбомов, из них 6 — с работами художника. Они имеют поэтические названия — стихотворные строки поэта. Послушайте, как они звучат:

МИР ЗАМЕШАН НА КРОВНОМ РОДСТВЕ («Хочу вернуть принеманским камням их лица-лики, смытые теченьем…»),

СВЯЗУЮЩЕЕ БРЕМЯ ПЕРВОРОДСТВА («Души древесной новое обличье…»),

ЦВЕТУЩАЯ ПОЭЗИЯ ДУША («Метафора — цветущая душа поэзии, дышащая воздухом мудрости»),

МЕТАМОРФОЗЫ («Поэзии сквозной настрой прозренья…»),

ЗОРЬ ВЕНЧАНЬЕ. БЕРЁЗ ХОРОВОД («О, монастырский строгий устав природы!»),

ЦВЕТОВ БОЖЕСТВЕННЫЕ ЛИЦА («Речей растений ревностный толмач…»).

К иллюстрациям к поэме Николая Клюева «Погорельщина», которые художник буквально выстрадал, оставил такие записи: «Надо “наболеться”, чтоб что-то получилось. Так было, к примеру, с моей «Погорельщиной» по Николаю Клюеву. Это сказание о постреволюционном русском исходе. Днями и ночами мучил вопрос: как передать на холсте колодезную глубину поэзии Клюева, где иной образ высечен, как в камне, одним словом? Я по-своему пытался отразить мир «Погорельщины». Кому-то он понравился, кому-то — нет, что вполне естественно. Ведь даже про мои всем понятные и хорошо принятые флоральные мотивы были и отрицательные отзывы типа: “Два цветочка, три листочка, посредине — паутинка…”».

Поражает цикл работ, посвящённый лирике японского поэта XVII века Мацуо Басё. В серии соединилось редкое: изысканное слово японской поэзии сочетается с иллюстрациями белорусского художника. Графика линий «прочтения» максимально приближена к первоисточнику. Здесь не нужен классический переводчик, недаром Александр Ларионов называет себя в одном стихотворении переводчиком «с языка травы».

Я переводчик с языка травы.
Речей растений ревностный толмач,
Чуть ухо приложу, и мне слышны
Их шорох древний, шёпот, шелест, плач.

Их говор тих. Но корни слов верны
Земному первородству и доныне.
Среди рассветной ветхой тишины
Ловлю я горечью пропахший слог полыни.

От этих трав не деться никуда,

Их зов блуждает в знобкой чуткой рани…

Вот почему, когда летит звезда,

Мой стих тоскует у стебля в гортани.

Когда восторга оторопь берёт,

Когда у дня запас чудес лишь начат,

Чебрец чуть-чуть на цыпочки встаёт,

Невяник млеет и росою плачет.

Цикорий вдруг цыганскую ладонь

Протянет тихо… Может, это снится:

Вот так вот запросто — его лишь взглядом тронь,

Как встречь моргают синие ресницы.

Ладонь листа, где линия судьбы

Свой темный знак выводит без сомненья,

В моей ладони с шёпотом волжбы

Начнёт угадывать все точки совпаденья.

Как же надо понимать окружающий нас мир, слышать лес, заливной луг, реки, озёра, болота. Поэт-художник приблизился к стебельку, травинке, полевому цветку, у него особое зрение, оно позволяет разглядеть переливы крыльев стрекозы, рисунки разноцветной бабочки, глаза муравья. В красоте малого заключена гармония целого мира.

Послушаем самого поэта: «Мир полон перекличек… Перекликается человек с человеком, голос с голосом, судьба с судьбой, земля и небо, перекликаются культуры, перекликается человек с богом… Может быть, художник есть вообще некий идеальный улавливатель пронизывающих мир перекличек, а его произведения — это только отражение той красоты, которой полнится мир».

Трудно комментировать или сказать лучше поэта, переросшего себя, своё поколение и своё время. В кругу друзей художника называли Леонардо. Поэт Н. Серов написал: «А общение с тобой — это не кладезь даже, это водопад леонардовского твоего энциклопедического знания, непрерывного перетекания дум и изысков пытливого ума, перетекания из одной области человеческого знания в другие…»

Александр Ларионов не просто изучает предмет, он его поэтизирует. У него нет приблизительных слов — дерево, птица, цветок. Он чуткий наблюдатель и звёздного неба, и жизни «муравьиного народа», мир ботаники почтительно назван поимённо: чабрец, нивяник, цикорий, зверобой, лунно-белая сирень, полынь, ольха, берёза, «куст оранжево-жёлтый калины…», «сосна как древко».

Ярки образы поэта: «На шафрановом свитке заката…», «Сердца жемчужных почек…», «Лишь кукушки упрямая речь…» И ещё:

Мне б росной липы той разбега гул и стать.

Мне б жилистых корней её все связи разгадать.

Утра лист так туманен и чист,

Что молчит карандаш. Ты молчишь…

Вдруг строка ниоткуда дыханьем на лист:

«В небе взгляда ныряет стриж».

О солнце

Под сводчатой небесной скорлупой

Желток чудес блуждает осторожно…

Проклюнет ночи хрупкой скорлупу

Настырный клюв, пока что желторотый,

Чтоб в томную наставить пустоту

Зрачок — вопрос: «Откуда ты и кто ты?»

Как быстротечно лето!

Чешуёй плотвы

оно блеснуло в омуте небесном,

уже покрытом рябью сентября…

Поэт избегает краснословия и пышности, его живая речь точна, графична, как изображения на его полотнах.

Валуна литое слово…

Хмеля вервие меж крон

 Насыщенный, богатый образами язык не оставляет читателя равнодушным, волнует воспоминаниями. Слово «вервие» (верёвка) почти утрачено в широком употреблении, разве что в словарях, но здесь оно не случайно, к месту, как символ пут, которыми был связан Христос, его вели на суд. Вервие опоясывает престол с четырёх сторон, образовывая кресты. В православии это ещё и божественная сила, которая держит собою Вселенную.

В том же стихотворении:

Строгий край. Ноябрь иглистый.

Птиц нездешних оттиск ног.

В глине склизкой — клинописной

Кем-то пройденный урок.

Может, кто-то не согласится — у птиц лапки, но не ноги. Настоящему поэту позволено многое. Внимательно вчитайтесь — «птиц нездешних», он созидает мир сказочный, нереальный, мифический. У каждого творца своя вселенная, своё  Лукоморье…

Очень жаль, многие эскизы работ, замыслы поэта остались незавершёнными, как и его стихи. Например, серия картин «Наталья Гончарова, жена поэта». Книгу о литовском графике и поэте М. Чюрлёнисе писал более тридцати лет. Наверное, сохранилась её рукопись.

По натуре большой философ и мыслитель, он так сумел гармонично воплотить в своём искусстве слово (вербальный знак) и изображение (визуальный ряд), что два понятия стали синонимами.

Современная дипломатия всё больше делает ставку на культуру как на проводник мира и понимания, язык культуры может объединить людей разных мировоззрений, религий, культурного кода.

Серия иллюстраций художника к лирике Мацуо Басё «Цветок-мотылёк», «Ночной бамбук» «Блески соловьиной трели», «Басё — Фудзияма японской поэзии»,  «Сильный ветер», «Ворон в лунном море лепестков», «Старый ворон. Созерцание», «Старая сакура. Лунопад», «Мак», «Лунный крик кукушки», «Колодец Басё» — внятный и понятный перевод с японских иероглифов на язык иллюстративного восприятия. Через собственные переживания художник передаёт эмоции поэта чужой культуры. Поэтизированные картины помогают раскрыть загадки хокку Мацуо Басё и открывают двери в мир столь же загадочной Японии.

Для того чтобы поддержать и сохранить память о талантливом гродненце, нужно не так уж и много. Городская библиотека берётся создать страницу на своём сайте о творчестве Александра Ларионова. Литературоведы университета могут обратиться к поэзии художника, написать монографию-исследование, материала достаточно. Молодые искусствоведы в свою очередь могут вернуться к картинам мастера, переосмыслить его наследие в новом времени. Музей организовать, серию тематических выставок на литературные темы. Для ценителей поэзии можно издать небольшой сборник стихов Александра Ларионова.

Всех забудут, рано или поздно такое случается со многими, и с этим надо смириться. Немногие избранные из суетного нынешнего дня, даже увенчанные наградами и обласканные правителями, попадают в Большое Время искусства, слишком высока предъявленная планка. Но есть личности, наследие которых обращено из нашего времени в будущее. Мне кажется, к таким творцам принадлежит Александр Ларионов.

*******************

Невесомо, как кисть у руки:

Ведь туман вылил всё молоко,

Растворяя в нём тело реки.

Может, дождь в это утро остудит

От ночной ненасытной работы,

И меня вдруг сомненье забудет —

День мазнёт липкий блик позолоты.

Может, впрямь для измотанной кисти

Лишь и дел — караульно блюсти

Тюбик цвета заменщика истин,

Цвета мук, что нет сил донести

До доски, до холста, до картона,

До себя, что кудесил в ночи —

Этот холод из мути бездонной,

Этот жар у мольбертной печи.

Альбомы https://vk.com/albums-45649616