Люди и памятники

На днях я заблудился. В Варшаве. Шел в университетскую библиотеку, и вдруг мне показалось, что если свернуть и пройти через парк, то будет ближе и быстрее. Оказалось, нет. Несколько лет назад я в это место уже попадал. Тогда и спросить было не у кого. Из прохожих — только курящая дама с собакой, гуляющая по газону. Она мне сказала, куда идти, но не предупредила о главном… 

На днях я заблудился. В Варшаве. Шел в университетскую библиотеку, и вдруг мне показалось, что если свернуть и пройти через парк, то будет ближе и быстрее. Оказалось, нет. Несколько лет назад я в это место уже попадал. Тогда и спросить было не у кого. Из прохожих — только курящая дама с собакой, гуляющая по газону. Она мне сказала, куда идти, но не предупредила о главном… О том, что газон густо заминирован благодаря таким же, как у нее, домашними любимцами. В общем, хорошо, что недавно прошел дождь и на дорожке было достаточно луж. Но все равно, согласитесь, это ужасно, когда идешь в приличное общество — и приходится все время к себе принюхиваться.

В этот раз я был начеку и напрямую не пошел. Поэтому-то зацепился глазами за скульптуру в парке. Пожилой человек из бронзы сидит вполоборота на бронзовой скамейке, перед ним бронзовый микрофон. Лицо странно знакомое. Настолько знакомое, что я подошел поближе прочитать табличку на скамейке. Ну конечно. Я встречал этого человека в Гродно. Ян Новак-Езёраньский. Мы разговаривали один раз. Очень коротко. И случайно. Я пришел, люди пили чай. И меня пригласили. С ними за столиком был пан Ян Новак-Езёраньский. И узнал я его сейчас не столько по лицу, сколько по позе и по тому, как он держал трость, на которую опирался.

Гродненцам фамилия Новак-Езёраньский мало что скажет. Зато в Польше в 1950–70-е все знали его голос. Потому что звучал он с радиостанции «Свободная Европа». Но это уже далекое прошлое. Когда я с ним встретился, Ян Новак-Езёраньский был пожилым человеком с небывало теплым взглядом. Мне запомнился взгляд.

И вдруг встреча. С памятником. Необычно это как-то. Захотелось остановить кого-нибудь и рассказать. Что я его знал. Живого. Пил с ним чай. А он, оказывается, заслужил памятник в парке. Но вокруг никого не было…

И так не в первый раз. В Варшаве у меня была еще одна подобная встреча. На Краковском предместье рядом с кампусом Варшавского университета. Хотя называть этот комплекс почти трехсотлетних замечательных дворцов кампусом — просто безобразие. Но тут дворцами пользуются студенты, и им так нравится.

Так вот, между университетом и отелем «Бристоль» расположен мини-скверик. В глубине — небольшой и очень красивый костел ордена визиток. Когда-то этих французских монахинь пригласила из Парижа королева Мария Людвика Гонзага. Монастырь и сейчас здесь. Но орден — созерцательного направления, и поэтому монахини живут молитвой, отгородившись от шума стеной.

Монастырь расположен так же, как наши гродненские замки, — высоко над рекой. Только Висла давно ушла в сторону. Старое русло засыпали и построили несколько кварталов. Университетская библиотека внизу. А монастырь с кампусом вверху. Поэтому лестница. Отдышка. Ступеньки. Много ступенек к углу монастырской стены, на которой не то большой скворечник, не то мансарда дома. Сбоку дверь и стеклянная табличка. Я в нее уперся. И внутренне ахнул. «Тут жил… — долго жил, почти всю жизнь, — …ксендз и поэт Ян Твардовский».

Так ведь он же мне лично свою книгу стихов подписал! Одна из самых дорогих мне книг в моей библиотеке. Он тогда спросил: «Кому подписывать?» В тот момент мой сын только-только пошел учить польский язык. И я сказал: «Пусть ксендз подпишет моему сыну». — «А как звать?» — «Алесь. Александр». Он написал: «Александру с пожеланием успехов». На сборнике своих стихов с параллельным переводом на украинский язык под названием «Прогулка божьей коровки».

Бывают просто поэты и поэты от бога. Ян Твардовский говорил о себе, улыбаясь: «А я поэт от божьей коровки». Каждый в Польше знает его строки: “Śpieszmy się kochać ludzi tak szybko odchodzą / zostaną po nich buty i telefon głuchy …” — «Поспешим-ка любить людей, что так быстро уходят / после них остаются ботинки и глухой телефон…»

В тот день ксендз Ян опоздал на презентацию книги. Мы сидели в актовом зале Казимировского дворца в окружении золотобагетных портретов ректоров университета и ждали ксендза. А ксендз сидел в костеле за углом и тоже ждал. К нему должны были принести крестить ребенка. Прошедший войну ксендз знал, что важнее.

И сейчас бронзовый ксендз Ян Твардовский сидит на бронзовой лавочке у дорожки, по которой он ходил ежедневно в костел. С книжкой в руках. Улыбаясь, смотрит сквозь очки без стекол. И мне снова хочется рассказать прохожим, что я с ним встречался. Но все спешат. И можно просто посидеть рядом…

И третья встреча.

В библиотеку я хожу по Доброй улице. В начале улицы табличка, рассказывающая, откуда такое название. Там написано, что некогда эта улица была единственной хорошей — доброй — тропой вдоль болотистого берега Вислы. И тут же на табличке написано, что некоторые считают, что «добрая» говорилось с иронией. Честно говоря, и сегодня совсем не фешенебельна эта Добрая улица. Она обычная. На углу Доброй и Тамки есть кафе — Тамка это тоже память о дамбах и дамбочках, оберегавших варшавян от разлива Вислы. Сетевое, приятное кафе с большими окнами. Обычное. Ну, вот представьте: идешь, мокрый снег тебе в лицо, а в кафе за стеклом теплый желтый свет, и люди разговаривают, и пьют кофе с пирожными. И тебе слегка завидна их безмятежность. Вот такое обычное кафе.

Недалеко от входа в кафе таблица. На ней изображение этого же дома в том состоянии, в котором он был во время Варшавского восстания в 1944 г. и написано: «3 августа 1944 года немецкая бомба уничтожила угловую часть нашего дома. Тогда погибло 17 наших соседей. Мы все время помним о них. Жители дома. 3 августа 2014 года».

Я стоял у этой таблицы. Ждал зеленого света светофора. И думал вот о чем.

Живущая в Варшаве пани профессор Ванда Реник (до войны — гродненка) однажды рассказала мне, что на нынешней улице Карбышева, там, где станция машин скорой помощи, до войны жила семья врача Яна Ващука. Сам врач, его жена Хелена и их 17-летняя дочь Ирена, лучшая подруга пани Ванды. После террористического акта против немецкой администрации семью Ващуков взяли в заложники. Заложников взяли по наличию у них высшего образования. Врачей, учителей, юристов… С семьями. Поскольку террористы сами держать ответ не явились, заложников вывезли в Наумовичи и там 15 июля 1943 года расстреляли в развалинах форта.

Так вот, думал я, стоя на углу Доброй и Тамки. Станция скорой помощи на улице Карбышева есть. А таблички, мол, здесь во время войны жила семья врача Яна Ващука, которого немцы расстреляли только потому, что он был врач, нет.

Пани Ванде скоро девяносто. Она ежегодно приезжает в Гродно и едет в Наумовичи. Она помнит.