«Был холод и голод, но даже семилетний братик не плакал». Голоса свидетелей истории собрали в Гродненской области (аудио)

Сожженный немцами родной дом, ссылка отца в Магадан и как на войне прятались  от морозов  и ночевали в ямах для погибших — двести уникальных записей-воспоминаний собрали гродненские историки.

Сожженный немцами родной дом, ссылка отца в Магадан и как на войне прятались  от морозов  и ночевали в ямах для погибших — двести уникальных записей-воспоминаний собрали гродненские историки.

В поисках интересных собеседников исследователи в течение года выезжали в глубинки Гродненской и Витебской области, посетили многие города. Их рассказчиками стали живые свидетели истории: те, кто родился в довоенное время, помнит помещиков, пережил ужасы войны. Исследование проводили по программе проекта «Популяризация центров устной истории на приграничной территории Латвии и Беларуси».

— Мы опросили более двадцати человек. Средний возраст собеседников — 82 года. Это люди различных профессий: рабочие, служащие, преподаватели, бухгалтеры. Требований к респондентам не было, поэтому каждая история по-своему интересна, — рассказывает Ксения Адасик, координатор виртуального музея в рамках проекта «Популяризация центров устной истории на приграничной территории Латвии и Беларуси».

К некоторым собеседникам приходилось выезжать не раз: рассказывая о  прошлом, пожилые люди не могли сдерживать эмоций и слез. Многим поделиться сокровенными  воспоминаниями мешали проблемы со здоровьем. Все услышанное историки записывали на диктофон и лишь потом дословно воспроизводили текст, сохраняя грамматику и лексику.

87-летняя Галина Ивановна не сразу открылась в разговоре. Ее жизнь — это вереница  испытаний, но она больше говорила о семье своей матери. Предчувствуя войну, родные уехали в подмосковный Можайск. Но начались сражения за Москву и деревню, куда они перебрались, сожгли. Семья осталась без дома в двадцатиградусный мороз. «Был холод и  голод, но даже семилетний братик не плакал и не жаловался, а просто тихо садился в уголок и молчал…» — вспоминает пожилая женщина. Чтобы укрыться от холода, спали в свежих ямах, которые солдаты выкапывали для погибших. Несмотря на мороз, земля снизу была еще теплая.

Сожженный дом совсем в других красках описывает Василий Демьянович. Войну он встретил четырехлетним ребенком. В его деревне активисты решили ночью спалить здание, где находилась немецкая администрация. Огонь так полыхал, что перекинулся на соседний дом Демьяновичей. Тогда ребенку красно-желтое зарево от огня показалось сказочно красивым.

Евгении Бикецкой было 17 лет, когда она попала в немецкий трудовой лагерь. Там, кроме тяжелого труда, пришлось испытать настоящий голод: в лучшем случае приносили хлеб, да и тот в коробочке размером со спичечную.

Гродненец Яков Киселёв помнит тот момент, когда в советское время эвакуировали заводы. Жил он в Челябинске, и работать приходилось сутками, хотя норма была двенадцать часов. За станками стояли даже женщины и подростки. «Утром приходишь к станку, а там бумажечка лежит — боевое задание: тебе надо нарезать 1600 снарядов, а по норме — надо 1200, и это предел. двенадцать часов отработал, а все дальше стоишь, остаешься ночевать за станком», — рассказывает пенсионер.

Впечатляющая картина из детства у Левы Шляхтера — свидание с отцом, которого отправили в ссылку в Магадан. Десятилетнему мальчику даже разрешили переночевать в камере.

Рассказы пожилых людей в своей стране изучают латвийские историки. Белорусско-латвийские исследователи работают над сайтом, где будут помещены все 360 записей воспоминаний (200 белорусских, 160 латвийских) вместе с расшифровкой текстов.

Аудиозаписи, опубликованные ниже, предоставлены сотрудниками проекта «Популяризация центров устной истории на приграничной территории Латвии и Беларуси».  В расшифровке текстов сохранены грамматика и особенности произношения респондентов.

Василий Демьянович

{mp3}demjan{/mp3}

Вот и в сорак трэцем гаду, знасить, набор был маладёжы в Германию атвезти. И списки нахадились в гмине этай. А в гмине работали маладые парни, значить, Харэвичь такой, Раман, Ромак, ево Раманам называли, сын ево теперь жывёт здесь. Вот. Чахоўски , па-моему, Никалай ево звали, с то жэ улицы Виленскай, и некто Догиль, с-пад Василишэек, гдзе-та аттуда, с какой-та дзеревни. Вот ани траих решыли сжэчь эту гмину, и сжэчь эти списки. Ани сажгли, сажгли гмину, это было ночью, два-три часа ночи. А мы рядышкам. Наша крыша гарит, а мы спим. Но этат Догиль матацыклам усё па улицэ взад-вперёд всё к руцил, газавал там. Ну мать праснулась: што тут вроде зарэво, вроде што такое, разбудила нас, аказываецца мы ужэ токо успели выскачить и паталок упаў. Вот. Меня брат сначала пасадил на скамейку пад эцим домам. Маць спрасила: «Куда ты Васю занёс?» Гаварит: «Я на скамеку пасадиў» (смех). Вот. А патом мене перенёс ужэ к саседзям чэрез улицу. И там ма на печке з тым парнем сидели два пацана и чэрез акно как раз сматрели, как дом гарит. Вот эта мне запомнилась харашо. А…зарева такое красивае, агонь такой красивый.

 

Евгения Бикецкая

{mp3}bikec{/mp3}

А пасля ўжо немец прыйшоў. Немец пабраў, павывозіў. Мы з братам былі вывезеныя. Спярва былі ў Эстоніі, а патом паперавезлі нас у Германію. Я была ў Гамбурге, а брат быў у Асвенціме. Раздзялілі ўжэ нас. І мы былі там, пакуль брат патом, калі Асвенцім асвабадзілі, забралі на фронт, яшчэ фронт быў, а я ў Германіі дальшэ былі, пакуль не асвабадзілі. Нас амерыканцы асвабаждалі.

А какие работы выполняли в легере?

Ганялі кругом, дзеткі. Па балоце хадзілі ў рэзінавых сапагах. Цяпер жэ ш канавы капаюць машыны. А тады ж уручную. Пленныя этыя былі югаслаўскія, і мы, з нашага лагера з двенаццатага. І мы – капаць. Мы ўсю жызню з імі сустракаліся. І часта неяк разам капалі. Асобенна быў большы такі канал капалі там, то гэтыя ўсё ўрэмя  гэтыя былі нам прыносілі дажэ есці гэтыя югаслаўцы. Югаславія карміла сваіх пленных, а нас Сталін не карміў нашых, нашыя столько паўміралі. Так яны як спросяць у нашага канвоя, ці прыгоняць нас, дык яны пазліваюць у гэтыя , у гэтыя баначкі і прынясуць нам. Хлеба насілі па каробачкі, як каробачная спічкая, каробачка такая. Па такому кусочку. Яны ж самі паядуць, а после ўжо збіраюць для нас. То каторы канвой прымя, дасць, каб мы паелі, каб у нашыя баначкі павылівалі. А другі возьме нагамі заставіць і нагамі патопча. Вылье, вылье, выльюць з-пад ног яму, а ён патопча нагамі, не дасць паесці. Як хто быў. Усякія былі іў немца людзі.

А начальнік наш лагера быў очэнь харошы. От, кагда нас ужэ асвабадзілі, нас асвабаждалі амэрыканцы. Яго, іх жэ ш усіх пазабіралі после, каторыя былі начальствам у нас. Дык, кагда мы прыйшлі дамой, ужэ после вайны, дык тады нас вызывалі ў Навагрудак, у раён, у НГБ і дапрашвалі. Сядзіць, я думала, эта проста так ён дапрашвае і піша, а ён былі ўдвох пісалі, а адзін рысавў партрэт. Спрашываў, як ён выглядаў, у чом хадзіў адзеты начальнік лагера. А после паднімае ліст і паказвае мне: “Такой он?” Так ён точна зрысаваў, як ён быў, так точно такого і нарысаваў. “А як ён абрашчаўся?” Я кажу: “Харашо” кажу: “Як едзе дзе, ад’яджае ў камандзіроўку, дак яшчэ скажа хлопцам нашым гэтым, што “Я паеду”. Так хоць дзе якіх буракоў ці бручкі накапаюць, нарвуць хлопцы, пагрызём трохо. Галадавалі. Вот.

А в лагере были только женщины?

Дык былі ж і мужчыны. Я ж была с этым во, с дваццаць восьмага дома. Крыпец Алёша. Мы ўсе ў адном лагеры былі. Только мы жылі ў адных бараках, а яны ў другіх. Ён, Алёша, рабіў на, дзе самалёты запраўляюцца, на этай рабоце. Ён усё ўрэмя на адным месцы рабіў, а нас ганялі кругом. Але мы з ім у адном лагеры былі і разам дахаты прыйшлі.

Какие взаимоотношения были у пленных друг с другом?

Нас было васемнаццаць чалавек у комнаце. Мы ўсе былі дружныя, дзяўчата. А ў другіх комнатах усякія былі. Якія пападуць. От. Токо у нас як бамбілі, адну забілі. Мы токо руку нашлі. А мне от тут разарвало (паказвае)… папалі асколкі. А адзін асколачак то і цяпер каля вуха сядзіць…

А какие условия были в бараках?

Нары, трохэтажныя краваці дзеравянныя. І гэтыя баракі дзеравянныя былі. Такія, як во плошчадзі такімі во палоскамі скручаныя, у гэтых шрубах складваныя. Іх разбіраюць і перавозяць у другое месца. У немцаў так было. Вот.

Адразу ж не пусцілі нас дахаты. Асвабадзілі адзінаццатага апрэля, а мы аж только ўвосень прыйшлі дахаты.

А в лагере какая одежда была?

Давалі. Я ж гавару, мужчынскія бацінкі ваенныя і сапагі рэзінавыя па сіх пор (паказвае), па калена па балоце, у балоце ж стаяць у бацінках не будзем. Калі гоняць дзе на сухую работу, то бацінкі абуваем, а як канаву капаць, то ўжо сапагі.

А в Эстонии тоже так работали?

У Эстоніі ж была шахта. У шахце. Там сланец такі, што дзелаюць этат, масло для машын, што б смазваць машыны. І атапляліся (?) там. Такімі слаямі ано: катора на масло, то цёмнае, а дзе для атапленія дамашняго – белаё. Слой белы такі. Слаямі такімі. І яно, там яго капалі, білі – брат, то ў сярэдзіне ў шахце быў, а я на вярху, на лепкі (?) збіралі іх. То адна збірала белыя, а другая – это, што на масла. І гэдак стаялі там. Ну, не саўсем навярху, але не там, дзе б’юць, капаюць яе. Вышэй трошку былі.

Там (в Эстонии) тоже вместе были мужчины и женщины?

Да. Мы былі, от дажэ Цыбульская, што была, помніш, у магазіне рабіла? Вера Вікенцьеўна. Мы з імі былі ў адном бараку. Токо мы былі ў васьмой комнаце, а яны ў дзесятай, але мы напроціў былі. А после мы ўстрэціліся з ёю і пазналі, што мы там былі. Яна як рабіла ў магазіне, у адзеждзе гэтай, дзе мацер’ялы, яна вечно мне давала якое уцанёное на плацье, на сарафан. Усё дзяліла мне (пачынае плакаць). Яна мяне адзявала. Мы разам былі. А после ўжо не былі разам. Нас забралі раньшэ. Мене забралі ў феўрале, вывезлі ў Гамбург, а гэтых забіралі сюды, у асвенцім, пазней, вясною. Як ужо немца гнала Расія сюды, так тады гэтых астальных забралі, сюды перавезлі.

 А где условия лучше были: в Эстонии или а Германии?

Адно і то само, усё раўно, галубка…

А бараки одинаковые были?

Такія самыя, дзеравянныя. Нашрубах складваюцца. Окна бальшыя. А гэтыя, сцены, тожа такія. Я ж гавару, от як ад угла (?) да угла – такія плёты, і яны на вінтох, на шрубах. Дзе от ім трэба, дык яны перабіраюць другіх. Але баракі бальшыя, па сто чалавек было. Бальшушчыя баракі былі. І ў Эстоніі па весемнаццаць чалавек жылі ў комнаце.

А какого возраста люди были?

А ўсякаг. Усякаго, дзеткі. Усякаго былі возраста. Якога хочаш. Дажэ там у Германіі былі расіяне пажылыя жэншчыны. Да. Мы так яшчэ маладзёж былі. Што ж мы шчэ па сямнаццаць гадоў, па васемнаццаць, а там ужо былі старшыя, старэйшыя – па сорак, больш. От. Але ўсё роўна, галубка, усем адна пахлёбка была. Доброго нічога не елі, на добром і не спалі.

А что давали поесть?

А, як калі чаго навараць.  Другі, этат, повар, хоць, як гаварыцца, зробіць, хоць гусцейшаго чаго, а другі, дак абы як, як свіням: натаўчэ, натаўчэ гэтымі, драпцамі картошкі і пакладзе па лыжке каждаму (плача).

 

Лева Шляхтер

{mp3}shlahter{/mp3}

{mp3}shlahter-1{/mp3}

А первое детское воспоминание какое?

Детское воспоминание я сейчас могу рассказать.

Расскажите.

У меня тяжелое воспоминание. В 10 лет я остался от отца. После убийства Кирова началось же ленинские репрессии. И в 36 году 11 мая отца забрали, арестовали и дали ему статью КРД. Расшифровать? Контрреволюционная деятельность.

А кем был Ваш отец?

Он работал на заводе, кожевенном заводе, на хромовом каким-то руководителем, не знаю, небольшим. Да. Вот, а тут и началось, и его забрали. Мы остались с матерь. Двое детей. Мне еще 10 лет не было.

А маму не уволили с работы? Или мама не работала?

Уволили, она два года не работала.

Вы ж попали под статью семья врага народа.

Нас никуда не выселили, м там на квартире остались и все. Она, так. Их называли или троцкистами, родственники врагов народа или троцкистами. В 11 лет у меня галстук даже сняли. В 12. Пионерский.

А вы помните, как забирали отца? Или его не дома арестовывали?

Нет, я пришел. У нас так получилось. Арест так, чтобы с мамой пошли к ее сестре через реку Вятку там Биньково была слободка. Еще настроение плохое, все мама волновалась, волновалась. «Давай», — говорит – все думаю не поедем. Там через реку паром надо. Пришли домой. Онисразу  со всех сторон вышли  в коверкотовых плащах и начали обыск делать. Искали, искали, ничего там не нашли.

И сколько лет дали отцу?

Пять лет. Его повезло тоже. Потому что его освободили один срок 11 мая 41 года. Потому что все, кто освобождался в его возрасте в это время после 41 при начале войны. Всех же не освобождали.  Освободили очень маленьких. А отец мой урожденец здешний, я просто случайно сюда попал.