Замыкание — короткое или навсегда?

Прежде довелось мне соприкасаться с вовсе не литературной средой. В юности знала заводскую проходную, работала в музее, в редакциях газет. Общалась с разными людьми, большинство из них были далеки от литературы: железнодорожные, деповские и станционные рабочие, строительные мастера, воспитательницы детских садов, управленцы, бухгалтера, банковские служащие, экономисты...

Прежде довелось мне соприкасаться с вовсе не литературной средой. В юности знала заводскую проходную, работала в музее, в редакциях газет. Общалась с разными людьми, большинство из них были далеки от литературы: железнодорожные, деповские и станционные рабочие, строительные мастера, воспитательницы детских садов, управленцы, бухгалтера, банковские служащие,экономисты…

В юности внешняя и совсем не литературная среда не мешала моему внутреннему миру, сосредоточенности, но где-то про себя смутно догадывалась об их порочном несовпадении и противоречиях. Спасали от неуверенности библиотечная книга в модной сумке, популярный в те годы московский журнал «Иностранная литература», переписывание в блокнот любимых стихов, чтение бледных, сделанных под последнюю копирку листков самиздата, ходившего по рукам, мечтания и дневники. Всё это делало меня девушкой странной и задумчивой.

В этот круг попадали еще родные, единственная подружка, другие близкие люди. Мы собирались на кухнях, бывали друг у друга в гостях, охотились за редкими книгами (тогда еще работали отделы и даже букинистические магазины, а дарить книгу было хорошим тоном).

Помню на шестнадцать лет мама подарила мне книгу. Через свою подругу, тетю Клаву из универмага, достала по блату подарочный фолиант Михаила Шолохова «Тихий Дон» стоимостью «6 руб. 10 коп.». Под одной обложкой сразу четыре тома. У тяжелой и неудобной для чтения книги, иллюстрированной рисунками О. Верейского, были тканый шероховатый переплет, красная ленточка-закладка, лощеная бумага. Страницы бликовали от электрического света, и глаза быстро уставали.

Но на меня вдруг дохнула южная степь с ее пряными и горькими ароматами трав, вольным воздухом, ржанием загнанных лошадей. Вся эта чужая жизнь, полная драматизма, слез отчаяния, солдатского пота и крови, захватила меня. Она текла как речные воды Дона, перемешанная с горячей любовью, предательством, насилием, противостоянием родных людей, рождением и смертью.

 Ярки характеры героев, застигнутых революцией. Чего стоила пара Григорий Мелехов и красавица Аксинья! Их трагические судьбы, полные испытаний, смертельной любви и тоски… А сочная, не всегда понятная речь, сотканная из диалектов! Одним словом — литературная эпопея вошла в мою жизнь, как если бы я сама жила в то время и с теми сильными, героическими людьми…

С тех пор я стала собирать книги, старые энциклопедии, справочники, словари.

Среди моих знакомых считалось нормальным явлением говорить о новых книгах, обсуждать публикации в популярных толстых журналах, выходивших  многомиллионными тиражами. В конце 80-х годов это — «Новый мир», «Знамя», «Наш современник», «Огонёк», «Юность». Нам хотелось дружеского общения и обмена впечатлениями.

«Союзпечать» в те годы била рекорды по подписке на литературные журналы. В библиотеках на них была многомесячная очередь. Общество пришло в движение, некое возбуждение. Казалось, читали все. В те годы начали публиковаться запрещенные до того романы и повести, эмигрантская литература. Открылись все шлюзы — читай не хочу!

***

В Гродно мы дружили с одной семьей. Мужа нашей соседки угораздило в разгар перестройки учиться в Москве, в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Будущий партийный работник высокого пошиба сумками привозил из столицы книжные новинки, журналы, запрещенный еще недавно самиздат. Собирались на квартире друзей, поздними вечерами смотрели польские телеканалы, где шли бурные политические дискуссии, показывали репортажи со страйков на судоверфях и шахтах.

Мы не отставали от наших соседей-поляков, мирно вели на кухне вполне диссидентские разговоры в духе вечных вопросов: что делать, кто виноват и что же всех нас ждет в скором будущем. В атмосфере заката перестройки ощущались напряжение и неопределенность.

Уже ввели продуктовые талоны. Но особенно ходовым товаром была дефицитная водка. Получалось две бутылки на месяц. В нашей семье водка не выпивалась, дожидалась приезда соседа из Москвы. В гости на ночные посиделки с жаркими спорами шли не с пустыми руками.

Европа середины 80-х годов с рекламой, безобидными сериалами, чужой музыкальной попсой, концертами полуобнаженной Мадонны и прочей «клубничкой» казалась нам чем-то из ряда вон выходящим. Из польских телепрограмм она неумолимо приближалась к нам, приманивая непривычной откровенностью и обезоруживая новизной, отсутствием запретов.

Не думаю, что наше окружение было каким-то особенным. Но всё же: литература, поэзия, книжные новинки, известные литературные имена по-прежнему обладали сильным притяжением. На то и литература, чтобы искушать. Тогда мы не замечали избыточности литературоцентризма, мы жили и дышали его воздухом. Сегодня, с сожалением оборачиваясь назад, понимаю и оцениваю утраченное.

Еще одно наблюдение из прошлого. Раньше в обществе как-то стеснялись говорить вслух: не читаю, не знаю и знать не хочу «ваших писателей и ваших книг». Такое фрондерство не принималось, отвергалось всем менталитетом жизни. Ну, могло еще сойти за пижонство.

Другое дело, что кто-то действительно не читал, или не успевал прочитать что-то важное, или — о, ужас! — не интересовался. На всякий случай лучше промолчать, чем прослыть законченным невеждой. Поэтому недостающие знания усиленно добирались, наверстывался провал.

Человека начитанного, эрудированного, «ходячую энциклопедию», книжника, собирателя книг везде привечали, зазывали, приветствовали. Новички мечтали приблизиться к авторитету, попасть в круг его друзей. Он мог быть кем угодно — инженером-конструктором, офицером, фотографом и даже дворником, но это уже отдельная история.

Все-таки модно было читать, нежели не читать!

***

В наши дни мой литературный мир невероятно сузился и больше напоминает обочину. Нет, в нем по-прежнему заключен целый космос, загадочный и такой таинственный, вместилище и хранилище духовной жизни, прошлых побед и достижений многих поколений, но приобщенных к нему стало в  разы меньше.

Сегодня все больше убеждаюсь в обратном. Вот оказываешься в нелитературной среде, в лучшем случае на тебя смотрят как на странного чудака, безобидного и бесполезного. Ощущаешь вокруг вакуум, неожиданную тишину и некоторую неловкость, как будто прилетел с другой планеты. Именно свою неловкость, какую-то чужеродность, но никак не окружения. Нынче в цене другие разговоры, другие темы, все больше денежные или гламурные.

Странно-странно, как можно заниматься делом, если оно не приносит  ощутимых дивидендов, стабильных доходов, и профессия ли это?..

На встрече в библиотеке один молодой человек был крайне удивлен, как  могут неисчислимые литературные темы рождать множество образов, ассоциаций! Такое оно, непредсказуемое, странное литературное творчество, не всегда знаешь, что может выкинуть и какой преподнести сюрприз. Сложный живой организм!  

Надо же, оказывается, можно делиться впечатлениями, говорить в свободной, непринужденной атмосфере, импровизировать, сочинять, актерствовать, в лицах представлять картинки, а не относиться к этому явлению, как к чему-то школярскому и формально-обязательному. Молодому человеку не повезло. Как, наверное, и другим, кому школьная казенщина еще с детства отбила всякую охоту брать в руки книгу.

***

Стоит только выйти за пределы литературного сообщества и понимаешь, как мал, как бесприютен наш мир. Эти пределы не обязательно обозначены рамками писательского союза. Общаюсь и нахожу общий язык с писателями из других писательских союзов, не только белорусских, встречаемся на конференциях, участвуем в круглых столах, переписываемся. Сюда же отношу обсуждение какой-нибудь полемичной статьи в толстом журнале, вполне профессиональные комментарии на сайтах, где поднимаются проблемы литературы и современного литпроцесса, разговоры, встречи с коллегами из университетской среды, с читателями, студентами, презентации в библиотеках новых книг новых авторов.

 

…Ехала прошлой осенью ранним сентябрьским утром в бусе. Уже не лето,  но и не осень, чувствовались первые прохладные утренники, за дальними лесами пробуждалось сонное солнце. Разговоры пассажиры вели об урожаях на картошку, грибах, яблоках, о болгарских перцах в теплице, ранних туманах, затяжных дождях. Две женщины-пассажирки делились между собой рецептами, особенно запомнились маринованные помидоры в собственном соку, смородиновое варенье- пятиминутка и пицца на кефире. Наши трудолюбивые хозяйки на многое способны, особенно большие выдумщицы на разные народные рецепты. Их способности могут буквально из ничего сотворить кулинарное чудо, очень напоминает сказочный суп из топора.

Не велись в бусе лишь разговоры о литературе.

Ехали писатели из Гродно в первое воскресенье сентября на праздник в Заславль — на праздник «День белорусской письменности».

 

Как жаль, литература — мое содержание жизни — становится все более замкнутым пространством.

Неужели произойдет окончательное, непоправимое замыкание*?

Замкнется на мне, на тебе, на нем, на нас, на  всех других, как на остатках исчезающей прошлой цивилизации? Новое поколение, как констатируют многие специалисты, девственно в чтении, притом — полностью и окончательно.

А мы и не заметим, как то дикое ограничение или спрямление более коротким путем замкнет, закольцует прежний дух, цвет, всю соль земли, все лучшее, избранное в нечто, подобное резервации. Туда вам и дорога.

Но как же мне хочется делиться моим содержанием жизни — литературой — с другими, встречать единомышленников и соплеменников, вовлекая как можно больше людей в бесконечные литературные сферы.

Давайте больше говорить о литературе, говорить без всякой надежды, что мир изменится и станет лучше.

 

*Замыкание — процесс или результат действия, сводящегося к ограничению или спрямлению чего-либо. Короткое замыкание (техн.) — такое соединение проводов, которое дает электрическому току возможность течь вне приборов, включенных в цепь, и потому чрезмерно нагревает и воспламеняет провода.