Времена не выбирают…

Привычка всматриваться, подмечать детали, прислушиваться, сравнивать становится профессией. У писателя первое дело: услышал новое словцо — тут же запиши. Не запишешь сейчас, фраза легким сквознячком улетит, раствориться в воздухе, как и не было ее, сочной, яркой, живой. И потом — память. Без емкой памяти, откликающейся на звуки, мелодию, запахи, не возникают картинки из прошлого.

Привычка всматриваться, подмечать детали, прислушиваться, сравнивать становится профессией. У писателя первое дело: услышал новое словцо — тут же запиши. Не запишешь сейчас, фраза легким сквознячком улетит, раствориться в воздухе, как и не было ее, сочной, яркой, живой. И потом — память. Без емкой памяти, откликающейся на звуки, мелодию, запахи, не возникают картинки из прошлого.

Ностальгическое ретро, черно-белые фотографии гродненской фотохудожницы Наталии Дорош обладают определенной магией включать воспоминания, что-то вроде киноленты из прошлого.

 Времена меняются, меняют нас, незаметно для себя мы становимся другими.

 

Подъезды тогда были круглосуточно открыты, двери распахнуты, как душа веселого гуляки, заходи любой человек. И заходили. Поздним сырым вечером влюбленные парочки укрывались у теплой батареи, на низком подоконнике. Обычно в свои подъезды не шли — манили чужие двери. Пройдет какой-то сосед со второй смены, что-то буркнет: не курите, не шумите, сидите тихо.

Сегодня подъезды задраены металлическими дверями с кодовыми замками, как подводные лодки, пройдут только свои. Нечего чужакам шляться по парадным. Домой, домой, домой…

 

Старые фильмы свидетельствуют: улицы были переполнены прохожими, главные пешеходные проспекты бурлили людьми, спешащими, праздными, скучающими. Ходили, гуляли, встречались, провожали, назначали свидания в любимых местах — на бульварах, у входа в парк, в кинотеатр, на стадион.

Сегодня городские улицы опустели, как и общественный транспорт. Вечером полупустые троллейбусы и автобусы, освещенные изнутри, напоминают странные движущиеся объекты — космических пришельцев. Мы пересели в частные авто, стали независимы, ценим свое и чужое время. Улицы в часы пик напоминают огромную живую змею. Она движется, дышит парами, блестит, кажется, никогда не остановится.

 

Лавочки уподъезда — обязательный стратегический объект наблюдений бабушек-старушек: кто, с кем, когда. Мимо не пройти, облучают, как рентген-аппарат.

Сегодня многие жильцы, знаю, настрадались от поздних посиделок под своими окнами не своих соседей. Чужие, застряв на лавочках, ведут себя бесцеремонно, вызывающе: брань, громкие крики, пьяные голоса. Поэтому в старых дворах лавочки спиливают, убирают с глаз подальше. Прежде знали, как вести себя во дворе. После одиннадцати — уже никого, разве что забредет одинокая парочка, но сидит молчаливо, тайно и беззвучно, только прижимаются друг к другу. Никакого нахальства.

 

Небритость. Еще не так давно с трехдневной щетиной невозможно было представить служащего, врача, бухгалтера, учителя, диктора телевидения. Грузчик, забулдыга, дворник, сантехник из ЖЭКа, загулявший моряк с корабля, сосед с перепою — нормально, с кем не бывает. Проспится, протрезвеет, за ум возьмется, утром намылит кисточку, опустит в кипяток, бреется, насвистывает, освежится дерзким одеколоном, хорош, чист, глаз горит.

Сегодня небритый мужчина встречается через раз. Стало модным и будничным ходить с небрежной растительностью. Этим грешат многие, от юношей до седых старцев. Женщины уверяют: в слегка обросшем, небритом мужчине есть что-то от мачо — порочное, притягательное и сексуальное. Может, все дело в динамике нашей жизни? Всем некогда. Недавно смотрела по телеканалу «Культура» интеллектуальную литературную передачу, отметила: из пяти присутствующих мужчин разного возраста — все пятеро несколько дней не брились. Или уже не бреются.

 

Деньги. Уже выросло целое поколение, которое не знает разменной мелочи. Бумажные, пластиковые, электронные…

Медяки, какие медяки! За три копейки газированная вода со сладким  сиропом, за копейку — простая шипучка. Стакан хлебного кваса в жаркий день —  двушка, пять копеек — бокал.

Маленькая медная двушка! Как ее искали, когда надо было позвонить из красной будки телефона-автомата! «Серебро» — десять, пятнадцать, двадцать копеек. Девять копеек — березовый сок, десять — томатный с солью. Десять копеек — билет на детский сеанс в кино, копейка — коробок спичек.

Сегодня дензанки шелестят нулями — тысячи, сотни тысяч, миллионы… Куда подевались старые свинки-копилки?..

 

Ткани. Наши ткани были крепкими, как танковая броня, носились долго,  пятилетками, с расчетом не на одно поколение. Они  выгорали,  стирались бессчетное количество раз, до отвращения надоедали своей какой-то порядочностью и трагической прочностью — не было им никакого износа, ничего им не делалось. Хоть бери ножницы и режь, чтобы мама купила обновку. Отчаянные девочки так и делали. Постоянство бывает скучным, как бесконечный осенний дождь. Наши бережливые мамы и бабушки экономили на всём, ничего не выбрасывали, распарывали старую одежду, перелицовывали, красили и шили что-то новенькое.

Сегодня состав тканей, даже отечественных, очень изменился. ГОСТы, наверное, другие. Пять-семь стирок — изделия меняются, растягиваются, просто на глазах теряют форму. А чего над ними трястись? Одежды — море, бери не хочу. На один сезон, максимум на два. Шкафы забиты тряпьем, а носить нечего.

 

В прачечных Дома быта выдавали шестизначные номерки. Хозяйки пришивали их на белье. Сдавать в стирку было удобно и недорого. Приемщица возвращала накрахмаленное, хрустящее белье. Бывали случаи, когда ошибались. Те номерки еще сохранились на старом постельном белье, которое отвезла на дачу. Лет тридцать назад купили стиральную машину с центрифугой, новинка — отжим. Похвасталась соседке по площадке. Она как-то пришла и попросила одолжить стиральную машину на вечер. Ее просьба не показалась тогда мне странной. Она закатила мою машину на четырех колесиках к себе домой, вернула на следующий день. Потом такая история стала повторяться. Моя подружка остроумно посоветовала: одолжи у нее маленький переносной телевизор. Я так и сделала. Телевизор мне никто не дал, но и моя стиральная машина перестала кататься туда-сюда.

Сегодня у соседки современная стиральная машина, встроена в ванной, как, наверное, у многих из нас.

 

Цены на книгах. До 1990 года на книжных обложках были выбиты цены — «45 коп.», «1 руб. 20 коп.», «2 руб.10 коп». Книжки-малышки издательства «Детгиз» по 2, 5, 10 копеек. В том знаке-ценнике чувствуется время, его незыблемость, стабильность, постоянство, как клеймо на драгоценных металлах. Проба на золотых изделиях 585, на серебряных 875… Увы, книги давно уже не представляют ценность, в новом мире можно обходиться без художественных книг. И обходятся.

Сегодня цифровое обозначение цены исчезло с обложек книг, как и те баснословные, невероятные тиражи. Скромным считался тираж 50 тысяч экземпляров. Книга М. Пришвина «Зеленый шум» белорусского издательства «Художественная литература» 1982 года выпуска — 500 тысяч экземпляров. Тиражи изданий В. Быкова, И. Шамякина доходили до 800 тысяч экземпляров и даже до миллиона. И невозможно было насытить читательский спрос. Очереди за книгами занимали с ночи. Допускаю, что не все читали, но в каждом доме книги ценились, их собирали. Фраза «Книга — лучший подарок» была наполнена смыслом, не только легковесный рекламный слоган.

 

Газетные киоски были именно газетными, в полупустых стеклянных витринах выставлялась ежедневная периодика, журналы, книги. Не всегда получалось выписать любимые издания, был лимит на «Литературку», популярные журналы «Новый мир», «Огонёк», «Юность», «Журналист». За ними охотились, иногда везло. В конце 80-х появилась первая цветная газета «Собеседник», еженедельник с налетом информационной желтизны и откровений публичных людей. Его сметали с прилавков за несколько минут. Киоскер, понятное дело, один-два экземпляра оставлял себе да знакомым. Шутили: в «Правде» нет известий, в «Известиях» — правды, а «Труд» — за 2 копейки.

Московский поезд приходил рано утром, у киоска уже томилась очередь. Люди терпеливо ждали, переминаясь с ноги на ногу. Живо обменивались последними политическими новостями (с экранов телевизоров шли долгие прямые эфиры съездов и заседаний Верховных Советов). Начался «парад суверенитетов».

Сегодня киоски завалены косметикой, хозтоварами, игрушками, кроссвордами, «астрологией», кулинарными рецептами, одноразовыми любовными романами в мягких обложках (прочитал — тут же забыл). За всем этим еще надо постараться разглядеть газеты.

 

Очереди тогда и сейчас — разные по понятиям, ощущениям. В советских очередях проходила немалая часть жизни. Они даже не раздражали, вечный вопрос «Что дают?» стал паролем. Очереди за всем входили в привычку, ожидание закаляло, появлялись какое-то философски спокойное отношение, понимание обреченности и даже созерцательность: все пройдет, пройдет и это.

Сегодня очередь к кассе в пять человек — уже как наказание, беда, внутри вспыхивает нетерпение, глаза ищут варианты, как бы быстрей проскочить.

Жизнь наша по-обывательски обыденна, до автоматизма скучна в своих повторяющихся сюжетах: ежедневное и привычное «дом — работа — дом», не проскочить бы остановки. Бежим, бежим по знакомому кругу, за окном сменяются сезоны, после зимы обязательно приходит весна. И все-то мы знаем заранее: что было вчера, что будет завтра, послезавтра. Жизнь просчитана как расписание поезда.

 

…Времена меняют нас — в лучшую, в худшую сторону, не берусь судить. Человек очень подвижное, переменчивое существо. Знаю одно: мы учимся приспосабливаться — значит, выживать.

 

Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет…

А.Кушнер