Тайны старой тетради

У меня сохранилась одна старая тетрадь, ей больше сорока лет. Обычная общая тетрадка, аккуратно пронумерована — 192 страницы, начата 8.12.1971 г., окончена 8.02.1973 г.

У меня сохранилась одна старая тетрадь, ей больше сорока лет. Обычная общая тетрадка, аккуратно пронумерована — 192 страницы, начата 8.12.1971 г., окончена 8.02.1973 г.

Принадлежала тетрадь не мне, а одному молодому человеку, сохраню первые буквы его имени и фамилии — Н. Г. Так будет лучше. В ту тетрадь молодой поэт записывал свои стихи.

На титульном листе значится: № 32. Допускаю, что по очередности это его тридцать вторая тетрадь. Всего здесь 78 стихотворений. Другой такой тетради нет. Она существует в единственном роде, и не черновик, хотя встречаются правки. Почерк не всегда разборчивый, мелкий, есть грамматические ошибки, особенно не даются молодому поэту глаголы с «не» — он упрямо пишет их слитно.

Кто только в юности не пробовал писать стихи! То странное и сильное томление сродни любовному недугу. Но потом жизнь как-то правильно все расставляет на свои места, другие интересы и заботы поглощают без остатка: работа, учеба, семья, карьера. Не до стихов. Оглядываешься назад и думаешь: вовремя сообразил, распрощался с этим соблазном, не каждый без остатка посвятит себя служению поэтической музе, ведь это не баловство или юношеская забава,

Но есть люди, которые верят в свою судьбу, упорствуют, продолжают работать со словом, бьются над ним, высекая то огонь, то пламя, мучительно терзая себя и тех, кто рядом. За молодым подъемом часто наступает спад, творческое бессилие, разочарования и даже депрессия. Не всем дано состояться.

Старую тетрадь храню столько лет! Она — как возвращение в мою юность, сродни путешествию во времени, узнаванию и приближению к себе. Стихи Н. Г. часто грешат подражанием, избитыми темами: то слышатся нотки Сергея Есенина, то Фёдора Тютчева. Подражание допускается, многие хотят приблизиться к своему желанному образцу.

Мне тоже приходится нелегко: оцениваю стихи из дня сегодняшнего, есть с чем сравнить, над чем задуматься, вспомнить, чуть взгрустнуть, пошутить.

Тем не менее в начале поэтического пути, в пробах Н. Г. много пейзажного лиризма, тихих интонаций, образных сравнений, любви к женщине, своей Родине, отчему дому, деревне. Он вспоминает ближний лес, ягодные поляны, луг с цветочным разнотравьем, речку.

Все время ловлю себя на мысли, что стихи вполне зрелые, хотя писал их молодой человек.

 

Проходят дни,

все медленнее небо

изображает на лице

улыбку,

уж скоро год

на Родине я не был,

и только рой

воспоминаний зыбких

передо мной присутствует незримо

Признаюсь, чувствую свою вину перед Н. Г. Как же он доверял мне, мы некоторое время встречались. Н. Г. был старше меня на пять лет. Для меня это тогда  — много, особенно когда тебе нет и двадцати, а другу уже все двадцать пять. Другие мерки.

Он уже состоялся в профессии — военный, офицер, старший лейтенант. За спиной служба в Чехословакии после событий 1968 года. (В ночь с 20 на 21 августа 1968 г. войска пяти государств — участниц Варшавского договора (СССР, Болгарии, Венгрии, ГДР и Польши) были введены на территорию Чехословакии.)

Ко времени нашего знакомства Н. Г. поступил в Московский литинститут на отделение поэзии, стал студентом-заочником. А у меня из всего опыта — средняя школа. Вчерашняя выпускница, в тот год поступила в БГУ. На журфак повсеместно принимали почти одних ребят: мужской факультет и очень идеологический.

— Юбки не берем, — заявил мне декан, и он был прав.

Н. Г. — интересный собеседник, много шутит, хорошо разбирается в поэзии. Он много видел. Бывал за границей, пусть и в составе группы советских войск, но в Праге, жил в районе Миловице. В душе Н. Г., конечно, поэт, он грезит стихами, живет, дышит поэзией, ему хочется всем читать свое, ищет благодарную публику, особенно среди девушек. Девушки любят слушать стихи. Я не исключение. В бокалах играет сладкое шампанское, звучат тосты, речи и стихи.

Поэт был невероятно щедр, жаждал общения, покупал хорошие конфеты, шоколад, цветы. Завел правило обедать в ресторане и ужинать там же, на втором этаже. Место встреч — ресторан. Помпезный зал с позолоченной лепниной, хрустальные люстры, бархатные шторы с кистями. Официантки полны светского достоинства и величия, на их головах модные высокие начесы, накрахмаленные белоснежные наколки. Они услужливо записывают заказы в блокнотики, перешептываются между собой. Советский сервис.

Сейчас от прежнего ресторана на центральной улице осталось одно лишь название — «Папараць-кветка», здание арендуют коммерческие фирмы, со двора, со стороны хозпостроек и складов, пристроен современный зал нового кафе. Но мне вспоминается старый ресторан с колоннами, где вечерами вживую играли музыканты подрабатывали студенты музыкального училища, на подиум перед публикой выходила петь солистка. Кажется, ее звали Тома, она жила на нашей улице, в перерывах выступления нервно курила, а голос у нее был бархатный, с приятной хрипотцой.

Поэт считался завидным женихом: холост, образован, высок и строен. Меня смущали его холостяцкие привычки — ежедневный ужин с вином. Другие девушки без тени сомнения слетались в ресторан к столику поэта, хотели послушать его стихи, а заодно попытать свое счастье. А вдруг молодой офицер — не все же читать ему стихи — возьмет да и обратит внимание на загадочный блеск глаз, очаровательную улыбку прехорошенькой поклонницы.

Маленький провинциальный городок. Молодежь знает друг друга чуть ли не с горшка детского сада. Общая среда обитания — городской парк, летняя танцплощадка, библиотека, студии Дома культуры, театр, проспект (наш Бродвей), кафе, ресторан, кинотеатр, каток, музей. Таков весь набор увеселительных удовольствий, конечно, после работы.

Я — довольно романтическая особа, люблю поэзию, зачитываюсь поэтами Серебряного века. Мы с девочками обмениваемся сборниками стихов, особо любимые переписываем, вырезаем стихи и наклеиваем в заветные тетради, читаем московские журналы, особенно «Иностранку». Раз в месяц выпрашиваем у родителей денег, ездим с подружками на знаменитую барахолку в Вильнюс за шмотками: поезд «Минск — Таллин» отходит ранним утром.

Золотистые волосы до пояса, белые брючки, на шее болтаются модные, деревянные бусы, на плече кожаная сумка-планшет. В ней, среди модной косметики и прочей девичьей чепухи, найдется записная книжка со своими и чужими стихами,  флакончик с духами, носовой платок, расческа, зеркальце, маленький кошелек, где звенят медные монетки-двушки, чтобы позвонить из телефонной будки.

 

Почему

в этот вечер ко мне

не явилась ты,

зря я старался

собирать

эти злые цветы,

от которых

лишь запах остался.

Н.Г. по-своему загадочен, вольнолюбив, необычен, из Москвы привозит много столичных новостей. Он рассказывает о наших далеких кумирах: кто из современных поэтов и на ком женился, сколько раз и когда развелся, кто запил, скандалит, какие закуски в ресторане дома литераторов, кто пьет водку, а у кого — язва… у Евтушенко вышел новый сборник стихов «Интимная лирика»…

Все звучит буднично, почти как наши провинциальные сплетни.

Он читает свои стихи и улыбается — в уголках смешливых глаз собираются веселые морщинки.

 

Он умер молодым

и не узнает старость,

вся жизнь

прошла, как дым,

и пепла не осталось.…

И как ему, полному жизненной энергии, юмора и сил, теперь верить. Выдумщик, одним словом — поэт!

Думала: ах, эти поэты, богема, скитальцы!.. Они переменчивы, непостоянны, эгоистичны, бывают капризны — хуже женщин, несдержанны, из-за пустяка злятся и отпускают ядовитые шутки, гоняются за иллюзиями, им нужен успех, благодарная аудитория, служение. Нет, нет, на роль музы я не гожусь. Мне бы что-то надежное, лучше синица в руках…

И потом, эти широкие жесты — обеды в ресторане. Предпочитает крепкий натуральный кофе, пригубит и пьет из маленьких чашек, как и водку, исключительно мелкими глотками, правда, не курит, и прочее, и прочее. Иногда выпадает из реальности, умолкает, друзья смеются, а он не с нами, отмалчивается. В наш сонный городок Н. Г. привез из Праги европейские привычки обывателя, а у нас и растворимый кофе — дефицит, и барышни в ресторан не ходят, сидят по домам…

— Знаешь, в пражском кафе я мог весь день просидеть за столиком: стакан минеральной воды, чашка кофе, и всё… Дождь за окном, и никому до тебя дела нет…

 

Полыхнула

степная гроза

молодых твоих глаз

надо мною,

окунуться бы

в эти глаза,

захлебнуться бы их

синевою,

и уснуть

у тебя на плече,

и дышать

голубою прохладой,

только ты мне сказала

– Зачем, –

мне такого безумства

не надо.

Сколько раз за эти годы перечитывала тетрадь Н. Г., его  стихи молодые, а ведь они действительно дышат свежестью, чувствами, разочарованием первой любви. Грусть поэта естественна, без надрыва, она светла, как в прощальные дни золотой осени. Он вспоминает оставленный дом, друзей, влюбленную подругу, слышна горечь. Знакомые и родные картинки согревают его сердце на чужбине. Он гонит прочь тоску, пытается быть ироничным, но не всегда получается.

Большинство стихов написаны в Миловице, но есть и другие адреса — Светлогорск, Багратионовск.

 

доносится с вершин

печальный шум разлуки.

Я слушаю его

и в мыслях у меня

мой милый прежний дом с некрашеным забором,

заросший сад

у ветхого плетня

и поле за окном

с невиданным простором.

На нем все та же грусть

разлита и вокруг

осенние лучи

лежат неторопливо,

а за рекой, вдали

желтеет сонный луг,

поросший сорняком

и высохшей крапивой…

Созерцание и внутренняя тишина необходимы поэту. Они помогают сосредоточиться и услышать безмолвие небесных сфер. В нашей торопливой жизни много лишних звуков, они мешают, засоряют чистоту восприятия. В напряженном молчании лучше выразить окружающий и внутренний мир — знакомые образы, забытые лица. В такой созидательной работе помогает родная природа, ее неброская, скромная красота: небо, заря, облака, летний гром, снег, метель, зимняя дорога.

Родные образы рядом, они оживают в сердце, согревают поэта, как только он начинает проговаривать озябшие слова.

 

Зима,

окутанная в снег,

пропитанная

горьким дымом,

ты сердишься сейчас

на всех

и нелюдима.

А мир молчит,

он тоже зол,

на твой мороз,

и ты не знаешь,

что кто-то крикнет,

час пришел —

и ты растаешь.

У  Н. Г. есть свои любимые краски — синий (синева), золотистый, желтый, серебряный, розовый, белый, голубоватая белизна. Яркая палитра говорит о молодых силах автора. Они бродят в нем, ищут выхода. Он делится в стихах своими надеждами, страхами, переживаниями, связанными  с неизвестным будущим.

 Краски, полутона, оттенки Н. Г. старательно отбирает, играет с ними, перемешивает, любуется ими, идет будничная работа с поэтическим словом.

 

Над рекою

струится рассвет,

расстилаясь

по сонным откосам,

но его бледно-розовый

след

в зеленях

луговых медоносов,

высыхает,

как капли росы,

и трава

пробуждается к жизни,

чтоб под знойное

пенье косы,

золотистыми стеблями

брызнуть.

Выразить свои ощущения, настроение, грусть, тревогу помогает образный язык, без его богатства трудно передать состояние души, поэтический восторг, метания. Даже меланхолический настрой начинает играть новыми красками. К сожалению, в записях есть слова, которые не могу разобрать, кое-где рука тянется подправить строфы, но не хочу грешить, пусть сохраниться авторский стиль со всеми его достоинствами и недостатками.

Поэтической строй стиха Н. Г. предельно графичен, подчинен строгой работе, чувствуется постановочность скрытого сюжета, его развитие, длинная строфа ритмически сменяется короткой, все они объединены рифмой.

Сегодня в поэзии много экспериментируют, отказываются от классических форм и конструкций строф, даже от знаков препинания. Часто знакам препинания удается лучше, чем словами, выразить различные чувства и даже смыслы. Признаюсь, в последнее время мне полюбился знак тире — он сильный и пульсирующий, после частых и порой нудных перечислений в предложении он один привносит в текст неожиданную динамику, соединяет и одновременно разделяет мостком противоречивые части предложения.

У Иосифа Бродского в работе «Поэт и проза» есть интересное наблюдение. «…“Телеграфный стиль”, “поток сознания”, “литература подтекста” и т.п. не имеют к  сказанному никакого отношения… Литература, созданная Цветаевой, есть литература “надтекста”, сознание ее если и “течет”, то в русле этики; единственное, что сближает ее стиль с телеграфным, это главный знак ее пунктуации — тире, служащий ей как для  обозначения  тождества  явлений,  так и  для прыжков через само собой разумеющееся. У этого  знака, впрочем, есть  и  еще одна  функция: он многое зачеркивает в русской литературе XX века».

Вспоминаю, как Н. Г. мучился армейской службой, жаловался на стесненность казенными рамками, уставом, даже хотел ее бросить. Отсюда в его стихах нотки терзания, отчаяния, досады и обреченности.

 

Изможденный

и усталый

я явился в этот

край,

где весна моя

блистала,

где когда-то

был мой рай.

Я потрогал жизнь

руками,

я узнал ее тоску,

и теперь под облаками

вьется дней

моих лоскут,

а на нем

мечты былые,

что истлели, не свершась.

Эх, вы дни,

деньки былые,

дайте я

стряхну с вас грязь

причащеньем

к простоте

незапамятного дня,

сколько ж пыли,

сколько ж  сору

накопилось у меня…

Старая тетрадь хранит венок сонетов — их всегда пятнадцать, где последняя строка каждого из четырнадцати сонетов является началом следующего, так между строками осуществляется связь.

Молодому поэту хочется выглядеть старше, опытнее. Конечно, у него много подражательности: все в «прошлом», он уже давно отлюбил, ищет новых утешений, тихого уединения, поэтому в строчках звучит чуть напущенная байроновская  усталость или лермонтовская грусть.

 

Пресытился я радостей земных,

не веселят меня улыбки и движенья

ни девушек, ни женщин молодых,

и на душе тяжелое похмелье.

 

Я жаден был до ласки и любви,

взволнованно ловил трепещущие взгляды,

и песни чудные для радости творил,

а вот теперь тех песен мне не надо.

 

Я пью вино, холодное и злое,

и жжет оно в душе моей печаль.

Не светится уже мне солнце золотое.

 

И потому мне хочется молчать,

и всех веселых, что встречаю рядом,

я  отравляю грусти ядом.

Все сонеты написаны за первую неделю января 1973 года.

***

Сегодня я не строга к молодым стихам Н. Г., не критична, а наоборот, расслаблена и доброжелательна, тому есть объяснение. Все действительно — в далеком прошлом. Между девушкой, почти исчезнувшей девочкой Ирой, и мною, которая живет в другом времени и измерении (все-таки на дворе 2015 год), лежит расстояние в сорок лет жизни.

Набрала в поисковике интернета имя и фамилию Н. Г. Недавно он отметил свой юбилей, жив курилка, обосновался в одном из областных городов на юге Черноземья России.

Давно состоялся как поэт, издается, востребован у читателей, по-прежнему много пишет о любви, тонко чувствует родную природу. Его строфы, как и в молодые годы, легки, изящны, подобны спелым яблокам, налитым золотистым соком.

Наши пути давно разошлись, многих разбросала жизнь, некоторых общих друзей и подруг уже нет в живых. О нашей молодости в одном белорусском провинциальном городке напоминает лишь эта старая тетрадь. Я сберегла стихи, вчитываясь в чужой, не всегда разборчивый почерк, терпеливо набрала некоторые на клавиатуре, чтобы их увидели читатели.

Постараюсь вернуть Н. Г. его ранние стихи, разыщу, обращусь в отделение писателей того российского областного города, где он живет. Думаю, поэт будет невероятно рад моей весточке из прошлого, несказанно торжествовать: наконец-то он обретет свои утраченные «молодые» стихи, которые когда-то легкомысленно дал почитать мне.

А может, нет?