9 Мая: праздник со слезами на глазах

Три эпизода войны в воспоминаниях писателя, ребенка и военной медсестры.

Больно даже мертвым

«Они играли в футбол грудными младенцами, размозжили прикладами винтовок детские головки, штыками вспарывали животы детям на глазах у родителей…»

В книге гродненца Александра Ясько «Больно даже мертвым» множество подобных фактов, свидетельств о том, как расправлялись с мирным населением белорусских деревень во время Великой Отечественной войны оккупанты и каратели.

Александр Ясько — юрист, полковник юстиции, участник войны в Афганистане, всю жизнь хотел рассказать правду о войне, о том, что доподлинно узнал и записал из первых уст, от родных и односельчан полесской деревни Пузичи, где из 1200 жителей после проведенной карателями операции «Хорнунг» остались в живых единицы. Среди них и его мама.
Нелегко было Александру Ясько беседовать с выжившими очевидцами трагедий, простыми людьми. Даже став бабушками и дедушками, они нехотя вспоминали то, что удалось пережить. Одного человека, чудом оставшегося в живых при массовом расстреле в школе, нашел в Витебской области. Было психологически тяжело уговорить его вспомнить подробности.

Когда 12-летнего парня привели в класс, где расстреливали, крови в кабинете было по щиколотку, а трупы высились до потолка. Среди них и его 9-летняя сестра, которую убил каратель, ударив наотмашь голову о стену. К этой горе тел подвели очередную партию. Во время выстрела сосед мальчика сделал полушаг в его сторону и прикрыл. Мальчишка упал и притворился убитым. Чтобы не захлебнуться в луже крови, держал лоб на кулачках. А когда каратели подпалили школу, побежал на чердак, где еще с одним чудом спасшимся парнем выбили окно и под прикрытием стелющегося по земле дыма бросились в лес.

Александр Ясько описывает жуткие ситуации начала войны, когда невероятные преступления совершались по отношению к еврейскому населению.
Вот одна из историй. Самую красивую еврейку привели в деревню, согнали население. Пьяные каратели нарядили ее в дорогие одежды, позвали музыкантов и по очереди с ней танцевали. Потом надели на голову девушки куль соломы, подожгли и живую закопали…

За всей невосполнимой утратой человеческих жизней, морального унижения Александр Ясько видит и еще одну сторону оккупации. Он поднял доступные германские архивные материалы и проследил, как тщательно фиксировалась «прибыль» войны. Пунктуальные немцы буквально до копейки подсчитывали «доход рейха». В документах по учету награбленного проходит, какое имущество уничтожено, сколько скота вывезено или зарезано и съедено на месте, какова стоимость всего уничтоженного.

— Хочу, чтобы и мы посчитали полный урон Беларуси во время Великой Отечественной войны, — говорит Александр Ясько. — Не просто общее количество уничтоженных деревень, а по каждому подворью, по каждому сожженному зданию. Кроме личных хозяйств, это и общественные постройки: школы, клубы, почты, храмы, мехдворы…

Взяв только одну карательную операцию «Хорнунг», Ясько провел скрупулезные подсчеты наших материальных потерь и говорит о сумме в 300–350 миллионов долларов в современном эквиваленте. А таких карательных операций на территории нашей страны насчитывается более десятка… Кому предъявлять счет?

Оккупация глазами ребенка

Воспоминания Елены Ивановны Матеши, пенсионерки, бывшего доцента кафедры акушерства и гинекологии Гродненского государственного медицинского университета, кандидата медицинских наук.

Помню себя с трехлетнего возраста. Наш городок Мир был оккупирован немцами. Незабываемые впечатления от увиденного в детстве: немцы натравливают собаку на женщину. Собака пытается схватить ее за горло. Жертва кричит и отбивается, а немцы гогочут и машут хлыстами. Родители были подпольщиками: мама доставала лекарства. Выписывал рецепты врач, работающий на немцев. Мама брала сумку с лекарствами в одну руку, другой держала меня. Лекарства относили на квартиру, откуда их забирали партизаны.

Отец работал до оккупации в торговле и продолжал работать при немцах. Он ездил по службе в город Барановичи и там связывался с подпольщиками. Однажды привез сводки о положении на фронте, напечатанные на тонкой бумаге, свернутой в рулоны. Родители растопили печь, завесили окна, заперли двери и начали их читать. В сенях раздался стук в дверь и немецкая речь. Родители все бросили в печь. Немцы и полицаи обыскали всю квартиру, только не догадались заглянуть в растопленную печку. Мы стояли не дыша.

Однажды мама пришла и сообщила, что немцы расстреливают местных, подозреваемых в связях с партизанами. Мама побежала к родственникам, папиной сестре и ее мужу. Зашла к ним, а там немцы и полицаи. Мама сказала, что она соседка, и пришла за ситом. По дороге домой слышала выстрелы. Она перехватила и забрала с собой их сына Павла, который возвращался домой. Забежала к себе. Одела меня и брата Борю (он был старше меня на один год). Завела нас троих в сарай, стоящий в глубине двора. Когда стемнело, отвела к соседке напротив. Боря, Павел, я и мама сидели на печи, прислушиваясь к каждому шороху. Позже мама узнала, что немцы убили папину сестру, ее мужа, их четырехлетнюю дочь и семидесятилетнюю бабушку, мать отца.

В сумерках, через огороды, вышли за околицу, дальше в поле, в лес, на хутор. Хозяева его связаны с партизанами. Посадили нас на повозку и долго везли в лес. Ночью подъехали к землянке. Находящиеся там люди потеснились на нарах и дали нам место. Позже переместили в наземное строение с многими нарами. Так началась наша жизнь в партизанском отряде.
Позже я узнала, что это была райцентразведка, собирающая сведения о немецком гарнизоне, устраивающая диверсии в немецких частях. Руководил этим отрядом Михаил Новицкий.

Партизаны узнали, что немецкие войска отступают с захваченных ими территорий, теснимые нашими войсками. Партизанский отряд двинулся в направлении Мира, переправился через реку Неман и столкнулся с отступающими. Партизаны вступили в бой. Женщины и дети бросились в растущую у дороги зрелую рожь. Немцы преследовали нас. Мы слышали их крики, стрельбу. Был знойный день. Над нами летели немецкие самолеты. Они издавали раздирающий душу звук. Казалось, это никогда не кончится. Внезапно немцы отступили и ушли к переправе. Когда все затихло, мы перебежали в лес, где позже нас нашли партизаны. Мы отправились по дороге, ведущей домой, в Мир.

«Самое страшное — когда в тебя стреляют»

Тамара Григорьевна Ларионова прошла войну медсестрой. Она застала ее 18-летней девушкой, а в прошлом году ей исполнилось 90. С мая 1942 года спасала раненых на фронте, в рядах действующей армии дошла до Берлина.

Сама просилась на фронт

Когда впервые услышала слово «война» из шипящего черного репродуктора, стало страшно. Год Тамара Григорьевна работала в больнице в Рыбинске на Волге.

— К нам на самолете прибывали блокадники из Ленинграда. Совсем истощенные — кожа да кости. Мы делали все, что могли, но наши пациенты уже ничего не могли есть. Так в 18 лет я впервые столкнулась со смертью. Вместе с другой медсестрой ночью тащили умерших в шерстяных одеялах по полу и на лифте спускали в специальное помещение, — вспоминает Тамара Григорьевна.

Девушка постоянно просила, чтобы ее перевели в действующую армию, хотя ей и объясняли, что только в тылу есть шанс выжить. В итоге она попала в запасной полк, который шел за действующей армией. В нем собирались выздоравливающие бойцы, которые, полностью поправившись, вновь отправлялись на фронт.
Мучительными становились ночные марши, когда армия передвигалась в полной темноте.

— Это нелегкое испытания для людей, которые привыкли видеть свет, — с содроганием рассказывает фронтовичка. — А еще нельзя было привыкнуть и к смерти. В госпиталь прибывали раненые ребята, молодые, красивые, а мы порой не могли им помочь… В обязанность медсестер входило дежурство у кровати умирающего. А я слезливая была, все время плакала. У меня спрашивали: «Это твой знакомый или родственник, чего ты так ревешь?» А меня задевала каждая смерть.

Самый яркий май

В Тамару Григорьевну стреляли. Под Одессой самолет преследовал именно ее, пытаясь попасть с воздуха.

— Бежала по весенней пашне, падала, чтобы подумал, что убита. Он улетал, а я снова вставала и бежала, летчик замечал и возвращался. Меня спас солдат: схватил и бросил в окоп, а пулеметная очередь проскочила по брустверу… А в окоп попала уже без сапог, потеряв их на поле, — рассказывает Тамара Григорьевна. — А самые яркие воспоминания — это, конечно, май 1945 года. Я помню, как тогда все цвело. Я больше никогда не видела такой зелени, такого цвета… Это ощущение свободы, радость встреч. Помню, тогда обняла яблоню и заплакала.

Тамара Григорьевна говорит и, кажется, сама расцветает:

— За нами закроется дверь, но мне бы хотелось, чтобы и последующие поколения помнили эту войну.